О звонках из больницы вспоминает Наталья Петрова:

«Это был очень страшный разговор. Объяснил, что его, в сущности, уже нет, что видеть и разговаривать с ним нет никакого смысла (“Даже моя хваленая память рассыпалась”), но он будет звонить… Голос, тон были ровные, безжизненно спокойные. Он был жив — и его не было. Я отчаянно заплакала, как только положила трубку, но… как было заведено… только потом. Да, говоря с ним, еще и не знала, что напряжение этого разговора, тщетные мои попытки разбить стену, доцарапаться, докопаться до живого, слабого, обыкновенного взорвутся слезами бессилия и нежелания принимать происходящее как реальность.

Но это была реальность. И разговоры вокруг этого были вполне бытовые.

Величие и тайна того, что было с ним, того, где он находился, превращались в нечто (дурдом, психушка) скандальное и вроде бы даже стыдное. Говорить с ним было страшно — говорить о нем было бессовестно и потому противно.

А он, по моему разумению, казнил себя. Однажды он сказал мне по телефону: “Наташа, я страстно не хочу жить”. А я могла только пытаться войти со своим “это надо перетерпеть, так не может быть вечно…” и всякими другими, гроша не стоящими сентенциями. Так… барахталась где-то у подножия Горя» [359] .

Летом 1977 года я был в отпуске в Москве и ежедневно навещал Бориса. Приносил обед. Бывали у него Лена Ржевская и Изя Крамов. Когда я простудился и слег, вместо меня стала ездить с обедом Ирина. Как человек организованный, она по живым следам записывала свои впечатления. Ее воспоминания представляют картину первых месяцев болезни Слуцкого (П. Г.).

«9 июля Петя заболел, и мне пришлось поехать к Борису самой, “пришлось”, так как Борис по-прежнему просил меня к нему не приходить. Я несла ему обед, и это делало мой визит необходимым. Волновалась очень: давно не видела его, еще дольше не разговаривала с ним — смерть Тани, его болезнь, отделение, в котором он лежал…

Мне показалось, что он не удивился моему приходу, скорее даже обрадовался, хотя и сказал:

— Я не рад тебе.

Пришлось объяснить, почему пришла я, а не Петя. Он встревожился, но тревога его была мимолетной.

Обед съел быстро и с видимым аппетитом.

— Ты кормишь вкусно, но не знаю, как я могу тебя отблагодарить.

Сразу стал рассказывать, как и почему оказался в больнице. Мне пришлось прервать его:

— Я все знаю от Изи и Лены. Не стоит к этому возвращаться.

Тогда он стал говорить о своих постоянных тревогах:

— Жить незачем, писать уже никогда не смогу. Лежу и пытаюсь рифмовать, но ничего не получается. Переводить тоже не смогу. Ты помнишь, какая у меня была память? А сегодня потерял полдня, чтобы вспомнить, что Сонина фамилия была Мармеладова. Нет интереса ни к чему, да, пожалуй, почти и ни к кому. Читать не могу совершенно. Беспомощен. Начнется жара, и вернутся кошмары. Нет денег, чтобы оплачивать Лидию Ивановну (Л. И. готовила обеды в семье Слуцких во время болезни Тани и иногда приносила обеды в больницу Борису).

На вопрос, как он чувствует себя сейчас, тут же ответил:

— Плохо.

— Что же плохого?

— Все. Не сплю, слаб, открывается язва.

— Сильные боли?

— Нет, но чувствую, будут.

Слушаю короткие ответы Бориса и понимаю: не все так, как он говорит. Спит мало ночью, но добирает днем. Язва спокойна, аппетит хороший. Страшно, что он убежден в том, чего нет или почти нет. Я почувствовала: разубеждать его ни в чем нельзя. Надо только слушать. Говорил много, удивлялся хорошему отношению к нему людей.

— Я даже не мог предположить, что ко мне так отнесутся и будут так много делать для меня.

— Кого ты имеешь в виду?

— Изю и Лену. Тебя и Петю. Даже Фиму и Риту.

— Но ведь Фима твой брат, Изя и Лена — твои давние и близкие друзья. А наша дружба с тобой ближе родственных отношений. Здесь все естественно.

— Все равно, меня это удивило.

Поразительно, что это говорит Борис, который так много сделал хорошего людям, так часто приходил на помощь другим.

— Боря, ты счастлив друзьями.

В ответ он молчит. Рассказываю ему, как много людей тревожатся за него, как хотят помочь, сколько к нам звонков с предложением помощи, в том числе и от его фронтовых товарищей. Но он продолжал свое:

— Я не заслужил такого внимания и не знаю, как отблагодарить всех.

— Боря, о чем ты говоришь? Мы все любим тебя, и при чем тут какая-то благодарность? Разве ты не так поступал?

— И все-таки это неожиданно. Я не могу допустить, чтобы ты ездила через весь город, носила тяжести, тратила столько денег. Пора переходить на больничный стол. Пора отказаться от услуг Лидии Ивановны, каждый ее визит стоит 20 рублей. У меня нет на это денег. Я ем один раз в день, когда приносят обед, а вечером и утром пью кефир.