Большую часть лет душевнобольной Слуцкий прожил в Туле в семье брата. Со стороны родных — брата Фимы, его жены Риты, их дочери, племянницы Бориса, Оли — это был подвиг. В тесной квартирке они создали для Бориса максимально возможные в застойные восьмидесятые годы комфортные условия. Он жил в отдельной комнатке, его окружили вниманием, он чувствовал тепло близких и любящих людей. Но каково было им видеть Бориса, их знаменитого брата, Поэта, ежедневно бравшего авоську для похода в хлебную лавку и приносящего домой продукты? Или видеть его ежедневно выносящим мусор на расположенную во дворе помойку? Эти обязанности Борис сам наложил на себя как эпитимию. Никакие уговоры отказаться от этих «походов» не помогали: он это делал с присущей прежнему Слуцкому настойчивостью. Но во всем другом он становился другим, не похожим на прежнего Слуцкого. Каково было им видеть, как меняется он внешне, как он день ото дня тает?

Трагический конец (а для самого Бориса Слуцкого — избавление) наступил утром 23 февраля 1986 года. За завтраком его голова упала на стол, а сердце перестало биться. Было воскресенье, день Красной армии, с которой так много связывало Слуцкого в годы войны, а его поэзию — всегда. Он умер солдатом не только по дате смерти. Он им был на фронте и в жизни. Поэтом солдатской прямоты.

Ефим привез тело в Москву в морг при больнице, где работал хирургом Крелин. (В эти дни проходил съезд партии. В ЦДЛ совершались какие-то официальные действа. Дом литераторов, в котором обычно проходил траурный ритуал, был недоступен, не разрешался в эти дни и въезд в Москву. Иногородним близким Слуцкого, желавшим приехать и проститься с Борисом, Союз писателей организовал правительственные телеграммы с разрешением.) В маленьком промерзшем помещении морга прошла гражданская панихида. Большинство приехавших остались во дворе больницы. На лицах людей, пришедших проститься со Слуцким, читались скорбь и недоумение: все понимали, что так не хоронят Поэта, чего-то мы ему недодаем. Траурную панихиду вел Владимир Огнев. Проникновенное слово над гробом друга произнес Давид Самойлов. Поэт Борис Абрамович Слуцкий ушел в бессмертие бесшумно и скромно.

Тело Слуцкого кремировали. Прах подхоронили в могилу матери Тани, где уже покоились другие родственники Дашковских и сама Таня. Через много лет в эту же могилу поместили урну с прахом Ю. Л. Болдырева и его жены. Так Борис Слуцкий, большую часть жизни живший в коммунальных квартирах, обрел покой в коммунальной могиле. На могиле установили высеченный из янцевского красного гранита портрет Слуцкого работы Лемпорта, одного из опекаемых Слуцким скульпторов с Комсомольского проспекта. Лемпорт говорил, что портрет для надгробия Слуцкий выбрал еще при жизни. Этот портрет и установлен на могиле. Мне довелось получать урну с прахом Бориса. Перед захоронением я успел зайти к граверу и заказать надпись: «Борис Слуцкий. 7 мая 1919–23 февраля 1986». Последняя квартира Бориса Слуцкого не осталась безымянной.

Литературному наследству поэта повезло больше, чем его публикациям при жизни. Такова была конъюнктура тех страшных лет. Тернии, которые приходилось преодолевать его публикациям, — лишь подтверждение пушкинского «Они любить умеют только мертвых». Прошли годы после ухода Слуцкого из жизни, прежде чем читатель наконец узнал, какой по-истине поэтический континент поэт оставил людям.

После кончины Бориса Слуцкого его огромное литературное наследство попало в очень надежные руки Юрия Леонгардовича Болдырева (1936–1993). Этого человека выбрал еще при жизни сам Слуцкий. Выбор этот был не случаен. Ю. Л. Болдырев, воспитанник Хвалынского детского дома, безвестный саратовский библиофил, еще в юности, по немногим достигавшим российской провинции стихотворным спискам, различил в хоре советской послевоенной поэзии голос Бориса Слуцкого, признал его своим и кропотливо стал собирать все, что было связано с этим именем. Вместе со своим другом Борисом Ямпольским он хранил и распространял в Саратове «самиздат» демократического направления, в том числе и стихи Слуцкого. Об этом Слуцкий писал:

О саратовской жизни Болдырева вспоминает его товарищ Борис Ямпольский. «Жил Юра в трухлявой халупе в овраге. Мальчонкой и студентом-заочником ходил “в гипсовом воротнике и с книжкой под мышкой”, но почитал себя счастливым. Фотокарточку мне подписывал “От того, кому на Руси жить хорошо!”. По крайней мере, пока не прищучили за “хранение и распространение”, не выставили в газете в рубрике “У позорного столба” и не выдворили “решением коллектива” с работы. Бодрился: “С Земли — не столкнут!” — и утек в Подмосковье (я — в Петрозаводск). Очутился литсекретарем Слуцкого» [370] .

Борис Слуцкий, безнадежно больной, оставляет Юрию Леонгардовичу свой архив, все, что он создал.

Ю. Болдырев достойно исполнил мольбу Слуцкого. Кроме многочисленных журнальных и газетных публикаций, Юрию Леонгардовичу удалось в течение трех лет (1988–1991) издать «Стихи разных лет (из неизданного)» — М.: Советский писатель, 1988, «Стихотворения» (составлено совместно с Евг. Евтушенко) — М.: Художественная литература, 1989. Каждая из этих книг объемом более 17 печатных листов. И, наконец, он подготовил трехтомное Собрание сочинений поэта объемом в 70 печатных листов (Борис Слуцкий. Собрание сочинений в трех томах. М.: Художественная литература, 1991). В «Собрание» вошло более 1000 стихотворений, оно заслуженно претендует на полноту и научную подготовку текста. Болдырев предпослал первому тому глубокую вступительную статью и оснастил издание обширным комментарием. Памятуя, что поэт никогда не датировал своих стихотворений, не проявлял никакой заботы о сохранности и не «трясся над рукописями», можно представить, какую огромную работу проделал Болдырев, и низко поклониться его памяти.

Преданность поэту и всеохватное знание творчества Слуцкого позволили Болдыреву в ограниченные сроки осуществить столь объемные издания, которые тем не менее не несут на себе следов поспешности. И все же Болдырев торопился: чутье подсказывало ему — нельзя упустить благоприятный момент. Конъюнктура книжного рынка конца восьмидесятых — начала девяностых годов открывала возможности для публикаций Слуцкого-поэта пятидесятитысячными тиражами. И читатель по достоинству оценил преподнесенный ему подарок — книги в считанные дни исчезли с прилавков книжных магазинов. С другой стороны, оправдалось желание Болдырева быстрее издавать. Менялась конъюнктура рынка, бал стал править детектив в золоченой обложке. Болдырев успел убедиться в своей правоте. В 1993 году его не стало. Он ушел из жизни на подъеме своего творчества: напечатал несколько серьезных статей о современной отечественной поэзии, начал публиковать в «Известиях» из номера в номер обширное историко-философское эссе о «русском вопросе». Он не успел завершить начатое дело публикации литературного наследия Слуцкого: оставалась еще проза поэта, до которой только-только дошли руки. Вышедшая в 1991 году в Библиотеке «Огонек» небольшая книжечка Слуцкого «О других и о себе» стала лишь свидетельством этого замысла: по условиям самого издания большая часть прозы поэта не могла быть опубликована.

После смерти Ю. Л. Болдырева брат Бориса Слуцкого предпринял несколько безуспешных попыток привлечь к дальнейшей публикаторской работе поэтов из числа учеников и единомышленников Слуцкого. Их отказ можно понять: у них были собственные творческие планы.

Тогда брат покойного поэта — Ефим Абрамович попросил меня продолжить дело, столь удачно начатое Ю. Л. Болдыревым. У меня не было ни опыта издательской деятельности, ни филологического образования — ничего, кроме более чем полувековой дружбы с Борисом и долга перед памятью о нем… И я согласился.