Страх за его жизнь одним разом пробивает оцепенение, так, что я дергаюсь, как от сильного удара током, и судорожно цепляюсь пальцами за автомат. Надо его найти, он жив. Должен быть жив. Он сильный, опытный и закаленный в боях, он бы никогда так просто не посмел сдаться. Да, именно так. Он жив!!! Тусклый, пляшущий огонек надежды немного разгорается, превращаясь в пламя, ласкающее своими языками мою веру. Так что пошла дрянь вперед, пошла… Я знаю себя… я подберу сопли, стисну волю в кулак и… Но отчего же так горько, так пусто внутри? Бурлящий ужас, кислотой разливается во внутренностях и разъедает мои, перекалеченные останки души.

Просто необходимо продвигаться вперед. Через «не могу». Потому что так надо. Должен же здесь быть кто-то из командного состава, так что на карачки и давай милая, давай. И я ползу, прикладываясь к самой земле. Руки не хотят слушаться, ноги мелко трясутся, и я хватаю воздух ртом, как рыба выброшенная из воды. Трупы, везде трупы. Мою душонку, видимо, теперь точно не спасти, раз я убила этих людей.

Я слышу как в примятой, жухлой траве до сих пор бегут ручейки крови, уходящие прямиком в бурный поток, чувствую этот жгучий запах пороха и медный привкус на губах. Злоба и ненависть от своей бесполезности и беспомощности затопляет рассудок до самых краев. Дайте мне ту паскуду, что наворотила это чистилище. Это не просто боль… этому даже нельзя подобрать название. Дайте мне, ну пожалуйста… и я растерзаю голыми руками, загрызу, подвешу за глотку, за яйца, прямо на самой площади, погруженного в руины Отречения.

Медленно ползу, пересекая небольшое расстояние между разрушенных домов. Я должна хоть попытаться кого-нибудь найти, если перестану делать хоть что-нибудь — свихнусь… Палящий, раскаленный гвоздь в сердце вбивается исключительно мучительно. Дышать невыносимо больно. Все видимое пространство засыпано телами. Ах, как же их тут много… Боюсь увидеть знакомое лицо. Ощущение, что я спустилась в пекло к самому дьяволу… пепелище и мертвые люди. Мертвый Девид… его вытянувшееся, застывшее, обезображенное ожогами тело первым бросается в глаза. И полыхающий жаром гвоздь входит в сердце по самую шляпку, срезав дыхание, слезы дорожками скользят по щекам.

Потихоньку доползаю на самую окраину Отречения, недалеко простилается железная дорога. Вокруг все никак не смолкают завывания оружия. То ли началась война, то ли все бесстрашные окончательно рехнулись, но как это началось я совершенно не помню. В памяти огромное белое пятно, наполненное странным киселем забвения. Безумие.

Люди стреляют без разбора по всему, что передвигается. Черт, вот идиоты! Простилающиеся по земле выбоинки от пуль, загоняют меня в неглубокую канавку, вынудив пустить очередь по верхам, над головами стрелков, утыкая тех рожами в грязь. Да что с ними со всеми творится? Почему они отстреливают своих? Ни лидеров, ни командного состава, за все свое путешествие по царству Аида я так и не нахожу. Бл*дь. Меня резко выдергивают со дна рытвины за руку.

— Это ты? — сквозь пелену густого воздуха слышу знакомый голос. Суно. — Давай выбираться отсюда.

— Куда? — еле разлепив ссохшиеся губы, осипши шепчу. Она выглядит еще хуже меня, словно полностью окунулась в кровавое озеро.

— Скоро поезд должен проходить, нужно постараться добраться до Бесстрашия, нужно найти кого-нибудь из лидеров и узнать, что происходит, — она бросает короткий взгляд на часы и падает рядом со мной, укрываясь от выданной в нашу сторону автоматной очереди.

Буквально вжавшись в землю и прикрыв руками головы, мы несколько минут не имеем возможности пошевелиться. Кажется, кто-то всерьез решает убить именно нас, а не просто разряжает обоймы.

— Ползком, — дергаю за рукав Суно и тащу за собой.

Нам хоть чуть-чуть везеница, чтобы проползти эти невероятно длинные и непроходимые пару десятков метров. Ну же, еще немножко совсем, еще… У меня есть цель. А когда есть цель, отступает все — и боль, и сомнения, и страх. Когда до рельс остается практически рукой подать, нас снова впечатывает в землю, как саженцы, по самое не могу. И стреляют явно на поражение, вашу мать. Передернув затворы, нам больше просто ничего не остается делать, как вежливо отвечать на перестрелку, чтобы уберечь свои никчемные жизни. И мы стреляем… мы снова убиваем. Господи… помоги же нам…

Низкие вибрации земли постепенно набирают обороты, поезд приближается. Черт, и как же нам туда запрыгнуть? Еб*нные стрелки не прекращают шмалять в нашу сторону, не оставляют никакого времени для разбега. Суно нервничает, тоже все прекрасно понимает. Черт! Черт! Черт! Да вашу ж мать, пошли все нахер. Так просто я свою шкуру не продам.

— Рискнем? — быстрый взгляд в мою сторону и Суно перезаряжает оружие. Киваю. Ну, конечно, а куда нам еще деваться?

Состав не сбавляя скорости несется по рельсам и мы, подскочив с земли, резво перебираем ножками, сдобрив все свои действия грязными ругательствами. Набираем разгон, попутно пригибаясь от лупящих по стали вагонов пуль. Ухватившись за поручень, затаскиваю свое тело внутрь и тут же кидаюсь за Суно, ловя ее за руку. Ее сильно швыряет, словно толкнули в спину и слегка обмякнув, женщина падает прямо на меня. Убили… опять убили… боже…

Не знаю, сколько я пролежала рядом с Суно, упершись взглядом в стену, никаких мыслей, только кажущаяся невозможно бесконечной — пустота. Кромешная, забирающая все, что ценно в этой жизни, абсолютно все, пустота. Да что же это такое? Не смей сдаваться, не позволяй себе сломаться. Ты не можешь, не должна!

Но печальная соль безостановочно ползет по вискам, скручиваюсь в маленький клубок, обхватив плечи руками. Как же мне плохо, как же больно. Эрик… ну где же ты, где? Ты всегда меня спасаешь, всегда появляешься, когда мне нужен. Ищешь ли ты меня? Может он думает, что я там погибла? А вдруг уже размазал скупую мужскую слезу и похоронил меня мысленно, или надеется еще? А надеется ли вообще? В то, что он жив, свято верю, знаю, как в то, что мое сердце еще бьется. Оно бьется. Если бы с ним что-то случилось, если бы он… ушел… я бы это почувствовала. Боже, только не дай ему погибнуть… А он… знает ли Эрик, как много для меня значит? Я не сказала вчера ему, что люблю, испугалась. И жалею теперь. Может, уже никогда не скажу.