— В Эрудиции, — шепчет наша скромница и лихо опрокидывает бутылку, делая залпом несколько глотков. — Я же зубрила тогда была и все свободное время торчала в библиотеке. В очередной такой вечер засиделась допоздна, народ уже разошелся и мне пришлось возвращаться одной на жилые этажи. Иду, никого не трогаю, вдруг, из-за угла трое придурков, ищущих острых ощущений. Это сейчас я смогу в рожу дать, а тогда… — развела она в стороны ладошки. — Они издевались, швыряли меня друг другу, как мячик, думала, что мне конец… Но тут один резко осел, завизжал и закрутился на полу. Потом второй впечатался лицом в стену. Фу-у, кровищи было… Я и не успела ничего понять, как перед нами появился Эдвард и выдрав меня из рук оставшегося идиота, завалил того на спину и стал молотить кулаками. Я была уверенна, что убьет, сплошной кусок мяса… и закричала. Испугалась. Бросилась бежать, даже не зная куда. Перед глазами все плыло, споткнулась, упала. А он оказывается за мной бежал. Поднял, сгреб на руки так аккуратно, бережно… гладил по волосам, успокаивал. Шептал нежные слова, а я лечила его разбитые руки. — мягкая улыбка осветила лицо Майры, в комнате стояла звенящая тишина, разбавленная только притихшим дыханием. — Эд всегда заботился обо мне, защищал. Я пошла за ним в Бесстрашие, не хотела, но не могла без него. Когда его выгнали, я твердо знала, что пойду за ним. И он знал. Ругался, кричал, уговаривал остаться в фракции, пытался обидеть, только бы я не стала изгоем. Боялся сломать мою жизнь. А мне плевать было, абсолютно плевать. Я ушла с ним, знала, что не смогу без него жить. Да, было страшно, очень тяжело. Мы голодали, скитались по развалинам. Но если бы время могло вернуться вспять и мне снова пришлось бы делать выбор: остаться или уйти за Эдом, я без сомнений отправилась бы с ним. Хоть к черту, хоть в ад. Он мой! Ему было… трудно. Искалеченный, но не сломленный. Научились выживать, бороться. Жить. Эдвард мой мужчина, мой человек, а я его. — заключила девушка, смахивая соль с влажных щек.

Молча и понимающе соглашаемся с ней. А что тут скажешь? Здесь чувствовать надо, ощущать, а не размениваться на слова. Пальцы оглаживают гладкое стекло, вырисовывая на нем невидимые узоры. Делаю еще один большой глоток, обжигающая жидкость расплывается по желудку, обволакивая теплым пленом. Оглядываю свою женственную банду: Линн уставше растирает лицо ладонями, вытянув на всю комнату ноги и задумчиво улыбается. Сани упрямо разглядывает потолок, пряча в ресницах мокрые капельки. Голова Майры ложится мне на плечо, вздыхает… Вымотанные, заблудшие среди густой пелены своих мыслей. Но сильные, храбрые, уверенные. Что-то осязается, исходит искрящимися волнами, окутывает, словно невесомым полотном. Я раньше глупой чепухой все это считала, что влюбленные начинают, якобы, каким-то особенным внутренним светом светиться. Теперь вижу — правда. И Линн, и Майра, и Сани что-то такое удивительно-исключительное излучают… необъяснимое, но ошеломляющее и бесспорно очаровательное. Только бесстрашные еще и полны тревоги за своих мужчин. Майре легче — ведь Эдвард с ней.

— Колись Линн, когда ты успела захомутать Вайро. — не выдержала я распирающего любопытства. Подружка слегка умилительно смутилась, стреляя по углам ореховыми глазами и почесав носишко, все же решилась на откровение:

— Так на «сафари» еще, — увидев мою ухмылку она скорчила томную мурзилку. Ага, значит я была права. — Когда он стал ощупывать меня после падения, — не удержавшись, заржали в голос, вспоминая наши проделки на старой базе. Забег по бункеру, душевая, дерево и… сердце снова кольнуло. Как-же пусто в груди, будто не достает одного потерянного обломка. Я знаю какого, он навсегда его забрал, вырвал… И ничто не залечит эту боль. — Он тогда повел меня в лазарет, хотел залечить ушибы, а я взяла и поцеловала его. Растерялся сперва, не ожидал. А мне безумно захотелось, такого грозного, сильного, жесткого… Не удержалась я. Хотела соблазнить, а он ни в какую. Стоит, смотрит, глазища полыхают похотью, грудина ходуном ходит от рваного дыхания, кулаки в бессилии сжимает, хрипит, но не поддается… Штаны вот-вот лопнут, сам целует, прижимает, но держится. Потом развернулся и ушел, без слов. А я понять не могла, что это за херня: Обнимать буду, целовать, заботиться, а трахаться я с тобой девочка не стану! — захихикала Линн. Вот тут я чуть не поперхнулась, честное слово. Представила себе высокого, здорового мужика, отбивающегося и сбегающего от тоненькой, худенькой девчонки. Ну и ну… Удивил Вайрушка. — Ну я обиделась, демонстративно пересела в другую машину. Ух, как он тогда глянул, аж кишки скрутило от жути. Приехали в фракцию, чувствую — наблюдает, куда не пойду, всюду преследует, но не подходит даже. Отношения с неофитами не поощряются лидерами. — объяснила подружка. Да ну? — А после финального теста пришел в «Яму», встал, глазами пожирает, губу прикусил до крови. Я отвернулась, уйти хотела, а он меня хвать за руку и тащит за собой. И снова ни слова не говоря. Еле до кровати добрались…, а в самый разгар — грохот в дверь… Кто-то Шоне стуканул, пришла спасать сестренку от насильника, с пистолетом, — наш дружный ржач огласил весь маяк. Завалившись на спину и хлопая в ладоши, каждая наверное пыталась представить всю трагичность подобному конфузу. — Шона верещала так, что штукатурка осыпалась, а Вайро ей, мол, отвали, она со мной и всё. Моя!!!

Приятные воспоминания, то что нужно… Делаю еще пару глотков из бутылки. Шлепаю к окну на перекур и вдыхаю чистый воздух. Тишина… только птицы в кронах перекликаются. Город словно вымер вокруг… и я все переживу, все…, но тоска по этому человеку похоронит меня. Мне бы хоть один день, почувствовать себя по настоящему счастливой, погрузиться в иллюзию прекрасной жизни… и на миг забыть, что ты никому не нужна. Бисер солью предательски выползает на висок. Это алкоголь… и не только. Еще — усталость, и страх, и желание какого-то дурацкого вызова… Кому? Ему? Себе? Небу?

— Ну, а ты, Крошь, че расскажешь? Лидер снизу так же хорош, как и сверху? — огласила вездесущий вопросище беспардонная Сани. С пьяными мыслями — только голую правду. Вытягиваю вперед свой кулачок с оттопыренным вверх большим пальцем. Ну, а че? Правда ведь…

— Ну так расскажи, — потребовала Майра и девчонки захихикали как школьницы.

Поколебавшись, усаживаюсь на пол, скрестив ноги по турецки, отнимаю у Линн бутылку. Глотнув для храбрости, сжимаю отчаянно трясущиеся пальцы. Как им объяснить и поймут ли?

— Просто не знаю, с чего начать. Все так… сложно. — все очень сложно и не понятно самой.

— С самого приятного и основного. — отрезали барышни.

И я начинаю… с самого основного для себя начала. С того момента, поцелуя на крыше. Игры по совращению командира, разговор в баре. День за днем, ощущение за ощущением, прикосновение за прикосновением. Взгляды.

— Понимаете… я словно наркоманка. Мне нужно было его видеть, чувствовать, держать за руку, постоянно нужно. А после Дружелюбия я словно очумела. Я почти ничего не чувствовала. Только одна мысль, одна цель — только бы живой был. Любой ценой. Мне постоянно снится, что он лежит на том поле, мертвый… потому, что я его там бросила. Оставила умирать, одного. Он меня не убил, пытался спасти, а я смогла его там бросить. Это страшно. Я тогда не особо думала, что будет, если меня поймают, просто хотела быть рядом. Вот и все.

— Но он живой. Если бы ты осталась — погибла бы. Эрик конечно тот еще психопат, — вклинилась Линн. — Жестокий, властный, тот еще говнюк. Никогда не покажет свою слабость. Но ведь ты не безразлична ему, это видно.

— Да, он такой… Отрезал ухо пленному, за то, что они меня подстрелили. Вытащил из реки… он всегда защищал меня, спасал. Набил морду лысому на «сафари». — подавить смешок не получается. — Потом так орал на меня в машине, за мои выкрутасы, сердился, что пришлось залезть на него и поцеловать…

— Ии-и-и? — засверкала глазками Линн. — Что было дальше? Я помню, что вы отстали от всего каравана на пару часов.

— Да не томи ты, — взревела женушка Ворона и поудобнее устроилась на койке. — Твою мать, я сейчас лопну, говори уже, или разорву тебя на сотню крошек, и тех тоже разорву. Ну!!!

— Я так боялась, ведь совсем ничего не умела. Пригрозила ему, что язык откушу, если обидит. Даже тряслась. А он… посмотрел, как я полуголая сижу на нем. У него такие глаза были… не как обычно, не стальные, а теплые, как жидкое серебро. И бах, его руки обнимают и он меня целует так настойчиво, но осторожно, словно я — хрупкая ваза, ну и… все случилось. Я ждала, что он будет грубым, просто использует, возьмет так, как привык брать что захочет. А он… вдруг повел себя так ласково. Гладил, успокаивал. Он был таким нежным, боялся сделать больно, заботливым, таким, которого, может, вообще никто не знал. Потом последняя ночь в Бесстрашии. Он просто взял меня за руку и больше ничего вокруг не существовало. Сказал: — «Я хочу тебя, полностью. Немедленно! Понимаешь?». — в горле скручивается колючий ком, голос словно чужой. Я сдавливаю ладошками прохладное стекло бутылки, стараясь удержаться. — Та ночь была совершенно необыкновенной, сказочной. Все те касания, поцелуи, настолько неземные, до невозможности. Я даже не знала, что такое… бывает. Так отчаянно-бесподобно. И мы сделали это еще раз. И еще. Мне понравилась каждая секунда, которую я с ним провела. Я вот вспоминаю, и мурашки разбегаются по коже… А потом… мне стало страшно. Он все делал, как в последний раз. Словно прощался… И я струсила. Дождалась пока Эрик уснет и сбежала. Тогда я считала, что поступаю правильно.