Годимовы люди долго над ним потешались. Эка выдумал - княгиня! Ни княгиню, ни простую арапчанку вовек не увидать. Им мужами арапскими лики свои казать настрого не велено, и те во все дни живота своего от чужих взоров хоронятся. А, за княгиню недоросль по неведению невольницу принял. Её, коли серебра вдосталь, купить можно хоть насовсем, а хоть на ночь.

Обидно тогда стало Живко - как же этакое диво и купить, словно кобылу?! А, годимовы знай зубоскалят - кобыла-то, поди, подороже станет...

Живко в то лето едва тринадцатую свою весну встретил. С той поры трижды бывал он в Хазарии и там, наглядевшись всякого, теперь уже увальнем дремучим не казался. Не плевался он боле, отведав маслянистых да солоноватых на вкус греческих ягод. И, степных коней - верблюдов ныне уж не страшился. Те, даром что ростом велики, а спиною горбаты и ревут зычно, однако норовом-то кротки.

И всё-таки, не угасло в древлянском отроке любопытство. Диковины чужеземные, обычаи да уклад иных племён манили его ныне пуще прежнего.

Всякому мальцу о бранной славе мечтается. Всяк себя ратником мнит. У одного из сотни в зрелости мечты сбываются. Прочие же, обыкновенно, отцовым промыслом живут. Живко, сколь помнил себя, дружиною княжей не прельщался, но грезил о землях дальних, неведомых.

И отец его, и дед бортничали. Дед, правда встретил свою погибель на ратном поле, уйдя в древлянском ополчении с Вещим Олегом на Царьград. Отец же, сгинул в лесу - подался зимою белку промышлять, да и не вернулся. Охотники искали его, а не найдя, по приметам дознались, что задрал Вольгу-бортника шатун лютый. Медведя того после выследили да убили, покуда больших бед не натворил. Этак не редко бывает. Люди лесом кормятся, но и лес берёт с людей дань. Животами их.

Вольга прежде и мёд и воск, в лесу добытые, купцу Годиму отдавал, а тот уже возил их в Киев да в Хазарию и барышами после делился исправно. Когда же не стало Вольги, то принялся купчина ко вдове его захаживать. Замуж не брал, но от нужды берёг.

Люди вдову не осуждали. Как бабе одной с тремя детьми прожить? Прихлебствовать у родичей, разве. Живко-то, старшой, когда возмужает? А, кроме него ещё две девки совсем малые. Годим же приобщил Живко к своему торговому промыслу - обозы водить, благо тот с малолетства с отцом все леса окрест исходил, все тропы изведал. И был за то Живко купцу немало благодарен - наяву чаяния его сбывались!

В дружине отрок в шестнадцать ещё не гридень, но вой уже бывалый. Среди сверстников, с какими заодно Живко прежде без порток бегал, многие успели ожениться и детей родить. Иные, так и своим двором жили. При князе правда, ни единого не оказалось, но в ополчении, по лихой поре, все были, а кое-кто из брани под Искоростенем не воротился. Один Живко в свои лета всё ещё у купчины на побегушках состоял. Однако, он не тужил. Не то что землю сохой рыхля, либо охотою промышляя, но и в дружинниках даже, много ли чужих земель повидаешь? В походе, разве. Так, поди-ка дождись ещё того похода. А, он уже и в Киеве бывал, и в Хазарии. Ныне же в Дикое Поле едет к самому печенежскому хану. Да, не как-нибудь, а в посольстве княжем. Пусть проводником, но в посольстве же!

Эх, а уж как справят они с Ильфатом княжью службу, да как погонит Мал из древлянской земли Ольгу разбойную, да возьмёт на меч стольный Киев, то-то и жизнь в ту пору начнётся!

Годим-то, поди, уж своего не упустит. Не только в Хазарию, а и в греки торговать пойдёт. Этак, небось и Живко доведётся Царьград повидать. А там, глядишь, и сам обозы с караванами водить станет, серебра поднакопит, тогда и сбудется мечта его потаённая, заветная.

А мечталось Живко податься на Закат к студёному Варяжскому морю. В море том, да на реках, в него впадающих, ото всех племён, какие окрест него обитают, лихие ватаги варяжат. Не только даны со свеями, а и готы с чудью и сродные древлянам бодричи, лютичи, полабы да и русь на быстрых ладьях ищут добычи богатой, либо гибели славной. Однако сказывают, будто всех прочих лихостью новоградские ушкуйники[103] превзошли. Другие-то варяги все боле по берегам промышляют, разоряя соседние веси, а ушкуйники, те схоронятся в неприметных лукоморьях, либо меж малых островов, и поджидают покуда не проплывет мимо тяжко обременённая добычей чужая варяжья ладья. Вот её-то догонят на скорых ушкуях, и возьмут на меч, чужую добычу своей далая. А после сторгуют всё хоть в самом Новограде, хоть на Готланде, или вовсе в греках.

Эх, кабы осесть в привольном да богатом Новограде, да прибиться там к ушкуйникам! Вот она, жизнь - пень веслом стылые воды, не робей в сече да не зевай на торжище! Тут тебе и слава ратная, и страны дальние и богатства великие. После же, как воротился бы Живко в Искоростень в рубахе шелковой, да с тугою мошной, да борода кучерява, а чело рубец от вражьего меча красит, уж тогда поди, не задирала бы перед ним нос свой, и без того курносый, Загляда, дочь скорняка Еловита. Ну, а ежели, его не дождавшись, выйдет она в ту пору за другого, так ей же и хуже. Живко в заморских странах жену себе возьмёт дивной красы - гречанку черноокую, либо арапчанку ту же. Пусть тогда Загляда слезами запоздалыми умоется!..

От этаких чаяний у Живко всякий раз дух захватывало. Однако, ныне он замечтавшись, за дорогою следить всё ж не забывал. Хотя, какая уж там дорога - тропа, ни то зверьём лесным, ни то самим лешим проторенная. И всё-таки, места эти были отроку ведомы.

– Эй!- окликнул его хазарин.-Далеко ли мы от киевлян отъехали?

– Не,- отозвался Живко.- Неделече покуда. Но, в эти леса они уже не сунутся, ныне с костерком заночуем.

Минувшей ночью, опасаясь близких киевских дозоров, огня не палили. Пожевав припасённой солонины, почивали поочерёдно, накидав веток на землю. Из снеди с собою лишь солонину да муку просяную взяли, но и того и другого немного. Кормиться же в пути чаяли охотою да грибами. В лесу дичь - забота Живко, а уж как до степей доберутся, там Ильфат хвалился зайцев плетью настегать. О такой степной охоте Живко и прежде слыхал - не одни степняки, но и полянские молодцы этак забавляются.