Осмуд привык и давно уже не страшился смерти. До срока в Навье царство не спешил, да только, кто ж тот срок, кроме Мокоши ведает? Иная печаль заботила старого гридня.

Про стрелка не гадал. Ясно, что воевода Свейна подговорил - ловчее него лучника не часто повстречаешь. Хоть Спегги и обещался уберечь от стрелы, а всё же и самому плошать не след. Потому Осмуд задумал прежде заприметить кто из лучников где схоронится, а на охоте этак место занять, чтобы от Свейна Ульфом прикрыться. Тот навряд ли с отцом в сговоре, и стало быть, уловку не распознает, а Свейну тогда метить посложнее будет - небось не пожелает Свенальдовича ненароком задеть. Глядишь, и выйдет воеводин замысел расстроить.

На воеводу гридень зла не держал. Хоть не в обычае воинском обидчика в спину разить, да ведь и Свенальд не простой воин, не о себе, чай, печется. Но, Ольга!..

Вот о ком донимали Осмуда худые думы. Ведь на секача-то, ведая что он не лучший из охотников, княгиня его послала. Неужто, сговорившись со Свенальдом, удумала таки извести княжего дядьку?! Тут и давешний разговор с Фомою припомнился. Тот, правда, сказал, будто своею волей пришёл, да по всему видать, велись прежде промеж ним да княгиней об Осмуде речи. Ежели усомнилась Ольга в верности гридня, то могла и коварство измыслить. Эта могла, ныне её норов уже всякому ведом.

Обидно, коли так - не по заслугам воину такая "честь"! Нужно было давеча у Спегги о княгине выведать, да сразу не догадался спросить, а на утро уж не случилось с ним и словом перемолвиться. После разве, если ныне живот сохранит.

Тем временем, Солнце давно взошло. Свет его, струясь с ясного теперь, словно девичьи очи неба, растекался ласковой благодатью по густым кронам Полесья. Лишь редкие лучи пробивались под их полог чтобы разогнать сырой прелый сумрак вековечной пущи.

Миновав большую часть пути, ватага устроила недолгий привал. До кабаньей лёжки оставалось, почитай, рукой подать, и потому, на скором совете порешили далее идти раздельно. Лучников отправить в засады, чтобы полукольцом охватить полянку перед оврагом, где залёг секач. Хёльми со сворою пустить в обход - подступиться к логову с обратного края, натравив собак поднять зверя и выгнать его на открытое место. Ну, а там уж остальные примут вепря на рогатины.

Обсудив, дольше ждать не стали. Хёльми подался по кругу, прочие же пройдя ещё немного чащёй, остановились, как впереди забрезжил просвет. Там, по рассказам Свейна и Хёльми на опушке рос густой подлесок. В нём и условились расставить засады. Развести лучников по местам, а заодно оглядеть поляну вызвался Спегги, и Осмуд приметил, что Свейна он повёл первым, по левую руку от ватаги. Не было горбуна долго - должно выбирали место - а когда воротился, то уже скорее одного за другим развёл остальных стрелков.

Дождавшись Спегги двинулись далее. Теперь впереди шёл Урхо. Подлесок оказался неширок, но поросль стояла столь тесно, что пробирались с трудом и оттого ступали медленно да осторожно, чтобы ни единая ветка не хрустнула. Вепрь - зверь чуткий, а спугнёшь до срока - охоту не начав загубишь.

Добравшись до опушки, охотники из кустов выходить покуда не стали, а только огляделись, да условились кому где встать.

Поляна заросла высокими, по пояс, травами, какие хоть и отцвели уже, но разогретые Солнцем, источали густой хмельной дух. В высоких травах с девками миловаться ладно, а вот кабана брать худо. Как выскочит зверь, у него из травы от всей туши один хребет видно будет - и лучникам бить не сподручно, и на рогатину, вслепую-то, поди-ка изловчись верно принять. Тут одна надежда на сноровку охотников.

Посерёдке встали с рогатинами Урхо с Осмудом. Им отводилось самое трудное - наколоть да держать вепря. По правую руку от них, Спегги с секирой, чтобы добить зверя. А слева, в трёх шагах в стороне, Ульф. Ему должно подпустив поближе, метнуть копья, подранить секача и тем ослабить, сколь возможно, напор.

Такой порядок оказался в согласии с задумкою Осмуда - Ульф занял место как раз меж ним и засевшим в подлеске Свейном.

По ту сторону поляны виднелся сплошь покрытый кустами овраг. Будто рубленная рана рассекал он пологий склон небольшого пригорка и уходил далее в чащу. Оттуда, из лесу, должен был подобраться Хёльми. Разглядеть его у охотников не получилось бы, но уж не услыхать они никак не могли.

Ожидать пришлось не очень долго. Сперва в лесу за поляной а затем и в самом овраге послышался заливистый собачий лай. Псы подняли зверя и охотники оговоренным порядком скоро выступили из подлеска. Ежели прежде время текло словно вязкий свежий мёд, то теперь понеслось будто угорский скакун. Счёт его пошёл на удары сердца.

Поросль в овраге словно бы трепал невесть откуда налетевший вихрь. Треск ломаемых ветвей заглушал храп да визг секача. Псы более не лаяли, но рычали, а иные уже и скулили. Из лесу же за оврагом, где Хёльми бил рукоятью меча в окованный щит, слышался его залихватский свист и звон железа.

Наконец, истерзанный собаками да напуганный человеком, кабан бросился бежать. Кусты вдоль оврага заколыхались зелёною волной, однако прежде чем появиться вепрю, из зарослей, будто камень из пращи, вылетел пёс. Подкинутый вверх, он перевернулся, завис на миг в воздухе, открыв взорам сизые потроха, выпавшие из распоротого брюха, и бездушным кулём рухнул наземь. Тут же на поляну выскочил секач.

Хёльми со Свейном не ошиблись и не покривили. Зверь и впрямь был велик - в холке зрелому мужу по грудь доставал. Трава лишь наполовину скрывала покрытое бурой щетиной тулово, так что рыло с измазанными собачьей кровью клыками оказалось заметным.