На самом деле Лита вообще про дурдом никому не рассказывала. То есть рассказывала, но не это.

– А эта Катя, – Литу понесло, – понимала очень много. Например, я помню, к ней приехала мама, хорошая такая мама. И вот они сидят, мама с Катей, в коридоре, и мама у врача, наверное, что-то спросила, и эта завотделением стоит перед ними и орет на весь этаж: «Ваша дочь никогда не будет нормальной, поймите вы, это родовая травма!» Надо было видеть лицо этой Кати. Все она понимала.

– И долго ты там лежала?

– Три месяца. Там на самом деле интересно было. Кое-что было интересно. Нет, там в принципе ничего страшного, не надо на меня так смотреть… Ну, аминазина сначала ударную дозу несколько дней колют, размазывают тебя по стенке. Потом начинают лечить. То есть к аминазину добавляют еще кучу таблеток.

Еще была одна девочка – она два года там лежала, безвылазно. Ее интернат положил и забыл. Никто не навещал ее за два года ни разу. А она всегда была всем довольна… Хотя с мозгами у нее, конечно, тоже… Она, наверное, и сейчас там лежит.

Он вдруг спросил:

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать. Вообще я старше всех в классе. Может, поэтому мне так неинтересно со всеми в школе? Я просто в школу пошла в восемь лет. Сначала пошла в семь, и заболела очень сильно в первом классе. Болела полгода. Ну, и снова пошла в первый класс. Такая фигня… Я, кстати, совсем не общаюсь с одноклассниками. Они про меня ничего не знают. Я недавно встретила двух мальчиков из класса на Арбате, они меня не узнали… Смешно… Ладно, пойдем, я тебя заболтала.

Лита замолчала. Он тоже молчал. Никто никуда не двигался.

– Мне кажется, – вдруг сказал он и посмотрел куда-то мимо Литы в окно, – что если бы Бога не было, человек просто умер бы от одиночества.

– Что?

Как раз сегодня, таскаясь под дождем по улицам, она думала почти про то же самое.

– Это ты в лесу своем придумал?

– Наверное.

– Пойдем, а то нас правда тут закроют.

Лита слезла с подоконника и быстро пошла к лестнице. Нужно было как-то остановить этот разговор. Иначе еще чуть-чуть – и придется пускать Лесника в свой домик.

***

Всю дорогу до метро она курила нон-стоп, прикуривая одну сигарету от другой, и несла какую-то чушь про школу. Он молча слушал.

– Ты домой? Или снова маме позвонить? – спросил он, когда они дошли до метро.

– Нет. Я не домой.

– И куда же?

– К Кремпу, в химчистку.

– Кто есть Кремп?

– Мой друг. Он работает ночным сторожем в химчистке. Когда он дежурит, я у него ночую.

Можно было, наверное, этого не говорить. Но Лита решила скорее уже снять эти розовые очки.

– А, – сказал Лесник. – Это человек, с которым вы играли на Арбате?

– Да.

– Такой человек с отсутствующим взглядом?

Это было очень точное замечание.

Лита посмотрела на него – и ей показалось, что в лице у него появилось какое-то презрение. Или она подумала, что он должен сейчас начать ее презирать.

– Да. Потому что он жрет таблетки. Пачками. И скоро, кажется, совсем превратится в растение.

– А ты?

– Что я? Превращусь в растение?

– Нет, тоже жрешь таблетки?

А вот презрения в свой адрес Лита простить не могла.

Она отошла на шаг и, глядя ему в лицо, жестко сказала:

– Да, и я жру… Знаешь, если бы твоя тетя узнала, что я была у вас дома, она бы тебе сказала… Знаешь, все виды дерьма, какие есть, я вообще-то попробовала. И кое-что мне даже нравится. Вот…

Она быстро залезла в сумку, вынула Евангелие, сунула ему в руки.

– На, я не буду читать.

Повернулась, не прощаясь, и быстро пошла прочь.

***

Лита не пошла к Кремпу. Она села на кольцевой в метро, закрыла глаза и долго каталась. Потом поехала все-таки домой.

Дома были мама и Сергей Иванович. Это было прекрасно. Значит, ее никто не будет трогать, мама занята.

Она сразу легла в кровать. Стала смотреть на людей из далекого мира, которые прикидывались узором, а на самом деле танцевали на ковре. Она смотрела на них уже столько лет, что они были как родные.

Свитер Лесника аккуратно свернула и положила рядом. Погладила его рукой и сказала его маме «спасибо».