Шрифт:
— Ab ovo, — машинально поправил раввин.
— Молодой человек, я знал наизусть всего Горация, когда вас не было даже в проекте! — неоижиданно взвился собеседник. — Язык квиритов мне преподавал сам Дворецкий! [120] Вы хотя бы имеете представление, кто такой Дворецкий?! А я был его лучшим учеником!
— Хорошо-хорошо, я не спорю, — проворчал Карабас, не желая вступать в филологоическую дискуссию.
— И впредь не советую!
Раввин почёл за лучшее дать собеседнику остыть — и поэтому промолчал.
120
Язык квиритов мне преподавал сам Дворецкий!– Иосиф Хананович Дворецкий (1894-1979) - выдающийся советский филолог-классик, переводчик и редактор. Один из составителей «Латинско-русского словаря», одного из наиболее полных в XX веке. По некоторым данным, был хорошим знакомым профессора Преображенского.
— Итак, о цыпле и кролике, — вновь закапало на мозги. — Сами по себе эти существа мне не нужны, Но мне совершенно необходимо, чтобы они вышли из автоклавов живыми и здоровыми. Тогда мои покупатели станут более сговорчивы… Ещё одну минуту, уважаемый Карабас, и мы дойдём до сути. Так вот, до недавнего времени в моём распоряжении было толковое существо, которое присматривало за этим хозяйством. К сожалению, мы расстались, и не по моей инициативе. Очень, очень не вовремя. Я так за неё беспокоюсь, — эта мысль была окрашена двумя противоположными чувствами: страхом и злорадством. — К счастью, обо мне она знает немного. Зато я имею здесь неофициальный статус жены Цезаря — которая, как известно, suspicione caret, то бишь выше подозрений [121] . Так что если она попадётся… — тут неведомое существо остановило какую-то мысль усилием воли, после чего собралось и продолжило:
121
...suspicione caret, то бишь выше подозрений...– Сомнительная латынь и совершенно неверно понимаемый смысл.
Григор Замза, видимо, полагает, что он, в силу своего статуса (интересно, какого?) не должен быть ни в чём подозреваем. История жены Цезаря предполагает мораль прямо противоположного свойства.
А именно. В доме супруги Цезаря, Помпеи, проводились священные обряды, посвящённые Дочке-Матери, именуемой у римлян Доброй Богиней. На эти обряды не допускались самцы, однако некий Публий Клодий, известный своими похождениями, проник в этот дом. Он был пойман, разоблачён и судим за святотатство. Пошли разговорчики о том, что он имел связь с женой Цезаря. Тот, узнав об этом, с женой развёлся. Будучи вызван на суд в качестве свидетеля, он заявил, что ничего не знает об этом деле. Обвинитель спросил, почему же он тогда развёлся с женой - на что Цезарь ответил, что его супруга должна быть чиста не только от реальной вины, но и не давать никаких поводов для подозрений.
Интересно, что примерно так же рассудил Рама после десяти тысяч лет брака с Ситой, отбитой им у ракшаса Раваны - поскольку узнал, что в народе его считают дураком, верящим, что женщина, проведшая годы в плену у другого мужчины, чиста и непорочна. Чтобы укрепить свою репутацию, Рама выгнал свою благоверную голой на мороз, то есть, простите, в лес - что характерно, беременную. Впрочем, специалисты по семейной психологии утверждают, что после десяти тысяч лет брака большинство мужчин периодически испытывает желание пожить отдельно от своей дражайшей половины под любым предлогом.
— Но будем надеяться на лучшее. Так или иначе, мне нужно, чтобы за автоклавами присмотрели. Нет-нет, ничего такого особенного — просто читать системные сообщения, регулировать температуру и добавлять биоматериал. Взамен я гарантирую вам отсутствие неприятностей — как на суше, так и с другой стороны. Если вы понимаете, о чём я…
— Всё это замечательно, но сначала я хочу посмотреть помещение, — сказал Карабас, подумав.
— Разумно и основательно. Но я уверен, вам понравится. Связь через Апельсинчика. Я имею в виду бэтмена. Он будет время от времени вас навещать. Если понадобится личный разговор — назначьте время и приезжайте сюда. Если не помните дорогу — Апельсинчик покажет. Засим позвольте откланяться. Всего наилучшего.
— Пока-пока, — пробормотал раввин, уже чувствуя, что ментальный контакт оборвался.
Выехать обратно на улицу оказалось не так-то легко. Впереди оказался крохотный дворик-колодец, в котором было не развернуться. Пришлось ехать задом, стараясь не задеть лакированными боками коляски стены. Потом в карабасов возок чуть не врезалась тележка с сахарной репой, влекомая каким-то потёртым гозманом. Тот разорался, пришлось тратить время на вразумление. Наконец, коляска снова поехала в нужном направлении. На этот раз раввин закрывать глаза не стал, ожидая ещё какого-нибудь сюрприза.
Он тут же и случился, причём самого неприятного свойства. Апельсинчик столкнулся в воздухе с огромной вороной. Та с хриплым карканьем за ним погналась и долбанула клювищем. Карабас успел сжать гадостной твари сердце, так что она, кувыркаясь, полетела прямо под копыта першеронов. Но пострадал и бэтмен, получивший основательный ебок промеж перепонок. Он едва долетел до коляски и с жалобным писком забился под сиденье. Быстрый осмотр его сознания показал, что бедному существу больно и страшно. Раввин понимал, что через час-полтора он оклемается, но пока что он остался без проводника.
Пришлось останавливаться на первом же перекрёстке и спрашивать местных. Первая же пупица уверенно показала налево. Карабас туда и направился, но деф дёрнул его задать тот же вопрос мимоидущему слонопотаму. Тот, в свою очередь, уверенно показал направо. Попытка уточниться у следующего прохожего, жужела, ни к чему не привела — тот вообще не знал никакого Аузбухенцентра, а на вопрос, где море, лишь усами закачал, явно имея в виду что-то вроде «ай, ну зачем вам такое нехорошее место». Попытка выудить карту из головы Апельсинчика оказалась хоть и удачной, но бесполезной: тот ориентировался в основном по направлениям и температуре ветров на разной высоте, и только отчасти по видам сверху. Разбираться во всём этом бар Раббас не стал, а решил ехать, положась на удачу.
Удача тоже не заставила себя долго ждать. На первом же повороте, объехав рощицу из фиговых — во всех смыслах — пальм, он наткнулся на голосующего возле дороги кота, очень похожего на Базилио. Карабас, возможно, и принял бы его за База, будь у него очки. Но этот был с глазами — не робкими, но очень честными, так что раввин сразу напрягся.
— Командир! — закричал котан, завидев коляску. — Дочкой-Матерью прошу, подвези! Мне до Белой Дачи, это рядом, совсем устал, ноги не идут…
— Мне надо к Аузбухенцентру. Ну то есть к морю, — сказал Карабас. — Дорогу покажешь?
— Да это всё близко! — восторженно заорал котяра. — Покажу!
Карабас приглашающе распахнул дверцу. Кот буквально влетел в коляску, и тут же принялся рулить и покрикивать на першеронов.
Бар Раббас тем временем обшмонал его мозг. Выяснилось, что котан дорогу к морю знает, но она в другой стороне. Сам он действительно собрался до Белой Дачи — ему дали наколку, что в этом посёлке можно пристроиться на мелкую подённую работу за харчи. Кот работать не любил и не собирался, а намеревался дождаться момента и обнести чей-нибудь домик, после чего свалить. Сейчас он боролся с искушением пришмотать дурака-хомосапого, у которого такая крутая коляска и наверняка кое-что звенит в карманцах. В том, что он может убить Карабаса, котан не сомневался. Он вообще ставил хомосапых как бойцов невысоко, вне зависимости от их размера. Его смущали другие обстоятельства: рассказы о местных эмпатах, а также першероны, которые в случае гибели хозяина могли сначала понести, а потом и донести.