Вечером этого дня Алюсс-Ифигения не соизволила выйти на тюремный двор. Герсена это не волновало. Он медленно прохаживался туда-сюда, выжидая, оглядываясь — наконец, когда он уже почти потерял терпение, появился Арманд Кошиль, спешивший к какому-то корпусу по другую сторону двора. Герсен приблизился к нему, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. «Я пройду мимо урны, — сказал он Кошилю. — Я уроню рядом с ней подписанный чек на двадцать тысяч СЕРСов. Через некоторое время пройдите мимо той же урны и поднимите чек. Получите для меня купюру «Банка Ригеля» достоинством в десять тысяч СЕРСов. Остальные десять тысяч возьмите себе». Не ожидая ответа, Герсен повернул в сторону и подошел к киоску. Уголком глаза он заметил, что Кошиль слегка пожал плечами и продолжал идти своей дорогой.

В киоске Герсен купил небольшой пакет с леденцами; открыв пакет, он вынул из него леденец и вложил в него чек, после чего прошел мимо урны и бросил в нее пакет, но не попал. Завершив эту операцию, Герсен прошел к скамье и сел.

Скомканный пакет с небольшим чеком внутри теперь казался огромным, ярко-белым, заметным для всех. Но Кошиль уже возвращался. Подойдя к киоску, он перекинулся парой шуток с продавцом, сам купил пакет леденцов и бросил пустой пакет в сторону урны, но не попал. Наклонившись, чтобы поднять пакет, он подобрал пакет Герсена и опустил оба пакета в урну — по меньшей мере, только так можно было истолковать его движение — после чего ушел по своим делам.

Герсен вернулся в свою квартиру, дрожа от напряжения. Механизм его замысла пришел в движение. Надеяться на то, что все пройдет без сучка без задоринки, было бы глупо, но до сих пор причин для особого беспокойства не было. Просматривая видеозапись камеры наблюдения в замедленном темпе, можно было, конечно, заметить, как чек Герсена исчез в рукаве Кошиля, когда тот бросал пакет в урну. Фьюниан Лабби мог слишком внимательно следить за занятиями Герсена в студии. Новое оборудование могло привлечь нежелательное внимание служащих, менее расположенных смотреть сквозь пальцы на нарушения плавил, чем заведующий мастерской. Тем не менее, пока что все обошлось.

На следующий день Герсен заглянул в мастерскую. Лабби был занят с парой детей, спасавшихся от скуки посредством изготовления карнавальных масок. Лабби сообщил, что оборудование будет доставлено на следующий день, и Герсен удалился.

Закончился вечерний «общий час» — ни Кошиль, ни Алюсс-Ифигения на дворе не появлялись. Прошла ночь. Утром, возвращаясь из трапезной в квартиру, Герсен нашел у себя на столе конверт, а в нем — зеленую с розовыми узорами купюру достоинством в десять тысяч СЕРСов. Герсен проверил банкноту фальсометром, который, вместе с другими безопасными личными вещами, разрешалось хранить в изоляторе. Купюра была настоящая. Превосходно! Герсен не позволил себе никаких других экспериментов — даже сейчас за ним могли наблюдать. Но оборудование еще не прибыло, причем сегодня Фьюниан Лабби пребывал почему-то в скверном настроении. Герсен вернулся из мастерской в квартиру, сгорая от нетерпения. Никогда еще день не тянулся для него так долго; к счастью, на Сасани сутки продолжались всего двадцать один час.

После полудня на следующий день Фьюниан Лабби указал дружелюбным жестом пухлой руки на несколько больших картонных коробок в углу мастерской: «Вот, все прибыло, господин Уолл. Высококачественное оборудование! Теперь вы можете забавляться со своими призмами и калейдоскопами, сколько вам заблагорассудится».

«Благодарю вас, господин Лабби! Это просто замечательно!» — отозвался Герсен. Он перенес картонки в бывшую студию для скульптурной лепки и распаковал их с помощью Лабби, умилявшегося блестящим новеньким приборам.

«Калейдоскопическое комбинирование требует исключительного внимания к деталям, — сообщил заведующему Герсен. — Некоторые даже считают этот процесс утомительным, но мне нравится работать постепенно и методично. Прежде всего, думаю, следовало бы завесить световой люк и дверные щели черной тканью».

Пока Лабби поддерживал стремянку, Герсен прикрепил проволочными скобами к потолку кусок светонепроницаемой ткани, полностью закрывавший люк. Спустившись с лестницы, Герсен приготовил и повесил с наружной стороны двери студии знак, предупреждавший: «Фотографическая темная комната! Стучитесь перед тем, как входить!»

«А теперь, — объявил он, — я готов приступить к делу». Поразмышляв, Герсен прибавил: «Пожалуй, начнем с простого воспроизведения и наложения зеленых и розовых тонов».

Лабби наблюдал за его махинациями с огромным интересом. Герсен торжественно сфотографировал булавку, увеличил ее изображение в десять раз, подготовил эталон и распечатал с помощью автолитографического принтера тридцать оттисков зеленого цвета и тридцать оттисков розового.

«Что дальше?» — спросил Лабби.

«Теперь начинается самая трудоемкая часть процесса. Каждое из этих изображений булавки необходимо вырезать так, чтобы они были совершенно одинаковыми. После этого, располагая увеличенными макетами двух цветов и вырезами в форме булавки, я могу составить композицию в соответствии с рассчитанным алгоритмом повторяемости. Если хотите, можете заняться вырезанием, пока я приготовляю краски нужных оттенков».

Лабби с сомнением взглянул на пачку оттисков: «Все это нужно вырезать?»

«Да, и без малейшего нарушения идентичности».

Фьюниан Лабби взялся за ножницы без особого энтузиазма. Герсен постоянно проверял, как продвигалась работа заведующего, предоставлял рекомендации и подчеркивал необходимость прецизионной точности. Между тем, позаимствовав в мастерской логарифмическую линейку, Герсен рассчитал значения квадратных корней первых одиннадцати простых чисел, начиная от 1 и кончая 4,79. За это время Лабби успел вырезать три увеличенных изображения булавки, но в одном случае отрезал лишний кусочек, на что Герсен немедленно пожаловался. Лабби отложил ножницы: «Все это чрезвычайно любопытно, но, к сожалению, мне нужно заняться другими делами».