Как только заведующий удалился, Герсен сравнил цвета банкноты достоинством в десять тысяч СЕРСов с цветами распечатанных зеленых и розовых изображений, отрегулировал состав красок, добавил в краски протраву и катализатор, а затем распечатал новые оттиски той же увеличенной фотографии булавки.

Герсен выглянул в основное помещение мастерской; Лабби помогал детям раскрашивать маски. Положив купюру под микроскоп, Герсен — так же, как делали до него тысячи любопытствующих — изучил ее, пытаясь обнаружить секретные признаки, подтверждавшие ее подлинность. Так же, как тысячи других, он таких признаков не нашел. А теперь — важнейший эксперимент, от результатов которого зависел успех всего замысла. Герсен взял лист из пачки заказанной им бумаги, толщина и текстура которой примерно соответствовали характеристикам бумаги для банкнот, и вырезал прямоугольник тех же размеров, что и купюра: точно пять дюймов на два с четвертью. Он пропустил этот бумажный прямоугольник через прорезь фальсометра: загорелся красный предупреждающий индикатор. Затем Герсен разметил на бумажном прямоугольнике точки, соответствовавшие рассчитанным значениям квадратных корней, после чего приложил к бумажному прямоугольнику металлическую линейку и соединил каждую пару размеченных точек тонкой вмятиной, нанесенной острием гвоздя — тем самым он надеялся воспроизвести «уплотнения» или «складчатость» бумажных волокон. Дрожащими от волнения пальцами он поднял фальсометр...

Дверь открылась, в студию зашел Фьюниан Лабби. Герсен одним движением левой руки отправил в карман фальсометр, банкноту и бумажный прямоугольник. Правой рукой он взял ножницы и притворился, что увлеченно и сосредоточенно вырезает изображение на оттиске. Лабби был разочарован тем, что такое множество новых приборов и аппаратов позволило сделать так мало. Он выразил свое мнение по этому поводу; Герсен пояснил, что ему пришлось произвести перерасчет некоторых эстетически существенных пропорциональных закономерностей, что заняло много времени. Если Лабби хотел ускорить процесс, он мог бы способствовать этому, вырезая дальнейшие изображения булавки, уделяя исключительное внимание точности. Заведующий заявил, что у него не было времени на дальнейшее оказание такой помощи. Герсен продолжал вырез'aть изображения булавки из оттисков; Лабби не уходил и продолжал наблюдать. Герсен тщательно разместил вырезки на столе и осветил их яркой лампой. Лабби взглянул на зеленые и розовые шаблоны: «Вы будете пользоваться только этими двумя цветами?»

«По меньшей мере в том, что относится к первой пробной композиции, — ответил Герсен. — Сочетание розового и зеленого на первый взгляд может показаться несколько очевидным, даже наивным, но в моих целях оно совершенно необходимо».

Лабби хмыкнул: «Эти оттенки выглядят довольно-таки неинтересными, даже выцветшими».

«Верно, — согласился Герсен. — Я добавил к пигментам несколько присадок и, судя по всему, воздействие света на присадки приводит к быстрому обесцвечиванию оттисков».

Через некоторое время Лабби наконец вернулся в мастерскую. Герсен достал фальсометр и пропустил свой бумажный прямоугольник через прорезь. Красный индикатор не загорелся; сработал зуммер прибора, подтверждавший подлинность несуществующей купюры. Сердце Герсена наполнилось неистовым ликованием: никакая музыка никогда не услаждала его слух больше этого тихого жужжания!

Герсен взглянул на часы: период «развлечений» подходил к концу. Сегодня уже не было времени продолжать работу.

Наступил «общий час» — Алюсс-Ифигения соблаговолила выйти на двор и с безразличной холодностью стояла у стены. Герсен не пытался к ней приближаться; насколько он мог судить, девушка нисколько не интересовалась его присутствием... На каких основаниях он считал поначалу, что у нее ничем не примечательная внешность? Как он сумел придти к выводу, что у нее неинтересное лицо? Ее внешность была идеальна, лицо — безукоризненно! Он никогда не видел ничего более притягательного, чем это порождение мечты с планеты легенд! Десять миллиардов СЕРСов? Мелочь! Герсен чувствовал, что готов аплодировать выбору Кокора Хеккуса... Ему не терпелось вернуться в мастерскую.

Но на следующий день, после полудня, Фьюниан Лабби пребывал в самом занудном расположении духа. Других любителей заняться поделками в мастерской не было, и Лабби просидел два часа, пристально наблюдая широко раскрытыми глазами за кропотливыми манипуляциями сосредоточенно хмурившегося Герсена, вырезавшего, раскладывавшего и перекладывавшего увеличенные изображения булавки и внутренне молившего всех богов и дьяволов Вселенной, чтобы Лабби убрался ко всем чертям.

День был потерян впустую. Герсен покинул мастерскую вне себя от подавленного раздражения.

На следующий день удача ему улыбнулась. Фьюниан Лабби был занят. Герсен сфотографировал банкноту, наложив маскирующую полоску на серийный номер, и распечатал двести оттисков, пользуясь тщательно сверенными с оригиналом красками. Еще через день, под тем предлогом, что ему нужно было экспонировать фоточувствительную бумагу большой площади, он запер дверь студии на замок. Соорудив приспособление, плотно прижимавшее поддельные купюры к столу, Герсен нанес на каждую из них рассредоточенные в требуемой последовательности уплотняющие «складки», после чего, пользуясь миниатюрным принтером, напечатал на купюрах новые серийные номера. Поддельные купюры выглядели примерно так же, как настоящие; естественно, они несколько отличались на ощупь, и при внимательном рассмотрении можно было заметить некоторое расхождение оттенков и качества печати — но какое это имело значение для тех, кто привычно проверял деньги фальсометром?

Поглощая тюремный ужин, Герсен размышлял над последним препятствием: как «погасить задолженность», не вызывая подозрений? Если бы он просто явился в управление станции, сразу возник бы вопрос о том, каким образом в его распоряжении оказались такие деньги... Герсен никак не мог придумать практически целесообразный способ организовать доставку на станцию Менял посылки, содержавшей большую сумму. Арманду Кошилю, конечно же, нельзя было доверять пакет, содержавший два миллиона СЕРСов.

Герсен решил, что ему требовалась дополнительная информация. Когда наступил «общий час», он отправился в управление станции и обратился к помощнику ординатора, человеку с пронырливой физиономией подхалима, носившему темно-синюю форму станции Менял так, словно это была невесть какая привилегия. Герсен придал своему лицу обеспокоенное выражение: «У меня возникло своего рода затруднение. Мне сообщили, что завтра на станцию приедет мой старый знакомый, чтобы выкупить одного из гостей. Не могу ли я заглянуть в регистратуру, когда автобус прибудет из космопорта?»

Ординатор нахмурился: «Это не предусмотрено правилами».

«Я понимаю, — почтительно продолжал Герсен. — Тем не менее, политика Менял состоит в том, чтобы способствовать скорейшему погашению задолженностей, а мой знакомый может этому способствовать».

«Хорошо! — согласился ординатор. — Приходите в управление сразу после завтрака, и я все устрою».

Герсен вернулся на тюремный двор и выпил много дешевого вина, чтобы успокоить нервы, но продолжал взволнованно расхаживать из стороны в сторону. Прошла ночь. Наскоро покончив с завтраком, Герсен поспешил в управление; ординатор притворился, что не помнит о вчерашнем разговоре, и Герсену пришлось терпеливо повторять свои разъяснения и доводы.