– Тебе разве не холодно?
– спросил Уесли.

– Ага, особенно моей заднице. Я скоро вернусь.
– Она открыла глаза и улыбнулась ему.

– Что ты здесь делаешь?

– Мне казалось, тебе захочется обустроиться в комнате без моего назойливого жужжания над ухом.

Уесли даже рассмеялся над ее словами.

– Ты помнишь, что я выше метра восьмидесяти? Тогда уж скорее, над коленями, лепрекончик.

Лепрекончик? Он и в самом деле назвал Нору Сатерлин лепрекончиком?

– О, я могу это сделать, если попросишь.

Она сверкнула дьявольской улыбочкой. Уесли сурово посмотрел на нее.

– Ты ужасная. Ты ведь знаешь об этом, да?

– На самом деле, я чертовски хороша в этом. Ты только спроси Сорена.

Она за значением подмигнула

– Давай не будем говорить о нем.

Нора моргнула. Даже освещенное только лунным светом, ее лицо выдавало каждую мимолетную мысль. Такое красивое... жаль, что он не умел рисовать, чтобы хоть как-то запечатлеть это лицо, эти большие черно-зеленые глаза.

– Почему? Ты никогда не встречался с Сореном. Он очень хороший человек. Лучший из всех, кого я когда-либо знала.

– Ты рассказывала мне о нем. Хорошие мужчины не бьют женщин.

– Хорошие мужчины бьют только тех женщин, которые хотят, чтобы их ударили.

– Женщины не должны хотеть, чтобы их били.

– Тогда это проблема женщин, а не его, верно?

Она захлопала ресницами, глядя на Уеса.

– Нора, ты совсем сошла с ума. Заходи. Мое лицо сейчас отмерзнет.

– Нельзя этого допустить. Оно слишком красивое. Секундочку. Мне нужна еще секунда.

Она остановилась и снова глубоко вдохнула через нос, задержав дыхание на долгое время прежде, чем с неохотой выдохнуть.

– Увы, - сказала она.
– Я люблю этот запах. Зимняя ночь... есть что-то лучше в мире, чем запах зимней ночи?

Уесли закрыл глаза и вдохнул запах зимы – хрустящий и свежий, морозный. Где-то далеко кто-то зажег камин, и запах тяжелого дерева наполнил воздух. Он мог почувствовать запах Рождества и поразительную свежесть Нового года.

– Да, пахнет удивительно, - Уес согласился.

– Так..., - вдохнула снова Нора, ее глаза сузились.
– Так пахнет кожа Сорена. Именно так. Даже летом я чувствую этот запах, находясь рядом. По ночам перед тем, как заснуть я устраиваю подбородок на его спине, между лопатками, и вдыхаю, пока практически не теряю сознание. А он всегда смеется надо мной. Удивительно, не правда ли? Как кто-то может пахнуть вот так?

– Если бы его запах могли продавать в бутылках, он бы сделал на этом состояние.

Уесли посмотрел на небольшой задний двор Норы и подумал, что бы она сказала, увидев двор его дома в Кентукки – целая тысяча гектаров кругом.

– Боже, я так скучаю по этому запаху. Я люблю зиму. Это единственное время, когда я чувствую его запах, не находясь рядом с ним.

Уесли перевел взгляд со снега, окутавшего лужайку, обратно на Нору. В уголке ее глаз образовались слезинки, сверкающие как крошечные алмазы.

– Ты помешана на этом парне, да?
– спросил он, не уверенный, что хочет знать ответ.

Нора кивнула.

– Помешана – отличное слово.

– Тогда почему ты ушла от него?

Вздох был первой реакцией Норы, окутанной облаком белого пара.

– Зима, - сказала она, наконец, - может быть такой красивой и такой жестокой. Жестокой и холодной. А если всегда живешь зимой, то никогда не узнаешь лето.
– Нора шагнула к нему и дотянулась носом до его щеки.
– Ты пахнешь как лето. Как чистое белье, вывешенное на солнце. Это тоже прекрасный запах.

Уесли покраснел от ее близости. Ее волосы щекотали его губы. Он никогда и не мечтал, что кто-то будет рядом, вдыхая его запах кожи, и это будет так интимно.

– Мы должны зайти внутрь, - прошептал Уесли. Если бы он остался с ней еще на секунду, то согрел бы ее поцелуями. А это плохо.
– Тут слишком холодно.

Нора потянулась, ладонями обхватывая его лицо и согревая его прикосновениями.

– Все хорошо. Скоро наступит лето.

Уесли вернулся с заднего крыльца на кухню. Он приготовил тысячу обедов для Норы здесь. В периоды запойного писательства он мог оторвать ее от компьютера только ради еды. Он поднялся по лестнице на второй этаж и остановился в дверях своей старой спальни.

– Нора..., - выдохнул Уесли, шагнув в комнату.

Когда он переехал, она была больше похожа на то, что Нора звала "французский-бордель-стайл." Он быстро переделал все в то, что звал «не-французский-бордель-стайл». Уесли сорвал со стен плакаты, унес свои вещи... но на кровати лежали все те же простыни, те же подушки. Мебель по-прежнему стояла на тех местах, как он и хотел.