Но вернемся к Паффу. Пока он был у руля, он пользовался влиянием. Теперь, утратив власть, он утратил и влияние, и это раздражает его.

— Если бы дело было только в этом, — мягко ответил рабби, — разве он стал бы жертвовать такие большие суммы, так много работать и отдавать так много своего времени?

Горфинкль пожал плечами.

— То, что для вас большая сумма, рабби, не большая сумма для Мейера Паффа. Когда вы уже достигли определенного уровня жизни, а у вас вдруг появляется много денег, вам нелегко коренным образом изменить этот уровень. Ну, купите вы машину побольше, пару лишних костюмов поэлегантнее, несколько лишних пар обуви подороже. И все это еще пустяк. Есть огромная сумма денег, которая все увеличивается, а вы даже и не приблизились к возможности потратить их. Что вы с ними делаете? Вы используете их для рекламы. Вы переезжаете из дома за тридцать тысяч долларов в особняк за сотню тысяч. Вы покупаете картины, приглашаете дизайнера по интерьеру. Почему? Потому что у вас внезапно появился художественный вкус? Нет. Вы преуспели, но вы не ощущаете никакой разницы. Поэтому вы делаете вещи, доказывающие другим, что вы преуспели. Их зависть или уважение дают вам ощущение значительности. Одни выставляют себя, другие — себя рядом с дорогостоящими женщинами. Третьи, как Пафф, дают свои деньги организациям, из которых можно извлечь пользу.

— А вы?

Если вам возражают, не стесняйтесь признать собственные недостатки. Это намного улучшает атмосферу.

Горфинкль пожал плечами.

— Я такой же и признаю это. — Он усмехнулся. — Можете даже считать меня классическим примером. Я инженер-электронщик. Когда я поступил в Массачусетский технологический, это была сравнительно новая область. Я был одним из лучших на своем курсе и надеялся, что к тридцати годам буду возглавлять большую лабораторию электроники. Но началась война, и я немного отстал. А когда начал работать, то обнаружил, что по службе далеко не всегда продвигают самых способных — во всяком случае, в крупных промышленных корпорациях. Еврейское происхождение тоже не пошло на пользу. А потом начали появляться доктора наук — сверхобразованные придурки, что опять-таки не улучшило ситуацию. И что делать? Если ты женат и у тебя есть ребенок, уже поздно продолжать образование. Ты переходишь на другую работу, которая, похоже, даст какой-то результат. И, конечно, не дает. Ты пробуешь опять, и опять ничего не выходит. Я даже перешел на маленькое предприятие, где шла речь о возможности покупки акций — только шла речь! — но это был шанс расти вместе с компанией, и компания казалась перспективной. И я пошел на небольшую потерю в заработке, понимая, что это мой последний шанс. В нашем деле ты должен добиться чего-то, пока тебе еще нет сорока, иначе не добьешься вообще ничего.

Казалось, что все идет хорошо. А потом нас продали большому предприятию, одному из гигантов, и я опять оказался в большой корпорации. И теперь, когда мне сорок пять, я начальник отдела, то есть принадлежу к среднему звену управления. И там, вероятно, останусь, пока не уйду на пенсию.

Я допускаю, что сначала окунулся в политическую жизнь храма в надежде принести пользу. Я все еще думаю, что в какой-то степени так оно и есть. Но я не обманываю себя. Я знаю, что добрую часть этой деятельности составляет просто возможность быть важной персоной, иметь влияние на окружающих меня людей.

— Не слишком ли вы циничны и не упускаете ли суть, как это обычно и происходит с циниками?

— Что вы имеете в виду?

— Вот вы говорите, что одни выставляют себя, строя большие дома или хвастаясь чем-нибудь другим, а другие делают то же самое, жертвуя на хорошие дела. В этом их основное отличие, вы согласны? Мы все теперь психологи и психиатры-любители и думаем, будто разбираемся в человеческих побуждениях. Но так ли это? Судить можно только по результатам: человек, использующий свое богатство на достойные дела, даже напоказ, лучше человека, использующего его только для хвастовства. Ваше представление о храме очень цинично, если вы позволите мне так выразиться, мистер Горфинкль. Но цинизм — это всего лишь разочаровавшийся идеализм. Мы, евреи, называем себя нацией священнослужителей, и, если бы до конца следовали своему идеалу, то все свое время проводили бы в храме — в учении и молитве. Так даже было когда-то. В гетто маленьких городков Польши и России были люди, которые занимались только этим, но кто-то ведь должен был работать, и обычно это были жены. Лично мне это не нравится. Это одна из причин, по которым я не одобряю монастыри — ни мужские, ни женские. Я не считаю, что лучший способ жить в мире — это избегать его. У нас практическая религия, в которой парносса — зарабатывание на жизнь — столь же важно, как молитва, и мир так же важен, как храм.

Если он говорит что-то, в чем вы можете выявить сходство с вашей позицией, укажите ему на это, даже если ради этого вам придется немного исказить его слова. Психологически это оправдано: он хочет бы как-то выкрутиться, и вы даете ему возможность сделать это достойно.

— Тогда почему, — поспешно перебил его Горфинкль, — вы последовательно возражали против нашей программы, рабби? Мы этого и хотим, чтобы рядовые члены понимали, что храм — это часть мира и у него есть в нем своя роль.

— Я не возражаю против вашей программы как таковой, хотя думаю, что каждый должен решать такие вещи сам для себя. Меня волнует тенденция противодействия другой стороне до такой степени, что появляется опасность раскола. Я видел признаки этого в течение некоторого времени на заседаниях правления. Справедливости ради надо заметить, что другая сторона была в равной степени несдержанна. В эти последние несколько месяцев проблемы не обсуждались по существу — или почти не обсуждались. Наоборот, другая сторона выступала против предложений вашей стороны, а когда они вносили предложения, ваша группа относилась к ним так же и по той же самой причине. Никакая организация не может выжить при таком уровне вражды. В последние несколько дней, однако, вы отбросили элементарные правила приличия, которые сохраняли до настоящего времени. Проповедь мистера Бреннермана…

— А что не так с его проповедью?

— Он не имел никакого права злоупотреблять преимуществом, которое дает кафедра проповедника.

— Одну минуту, рабби, я слышал эту речь, а вы нет. И в целом я ее одобрил. — Губы Горфинкля приподнялись в холодной улыбке.

— Тогда вы виновны в равной степени, мистер Горфинкль.

— Вы забываете, что я — президент…

— Кафедра проповедника в храме принадлежит раввину, мистер Горфинкль.

— Я не знал этого, рабби, — мягко сказал Горфинкль. — Таков еврейский закон?

— Это закон обычной вежливости! Как раввин я руковожу религиозной школой. Могу ли я позволить себе провести урок вместо одного из преподавателей, не спросив сначала у него разрешения?

Иногда стоит уступить в незначительном вопросе.

— Что ж, возможно, Тед действительно слегка перешел рамки дозволенного. Он увлекающаяся натура, и его заносит.

— А вчера на заседании правления вы назначили Роджера Эпштейна председателем ритуального комитета.

— А чем плох Роджер Эпштейн? — возмутился Горфинкль.