Шрифт:
— Я должен извиниться перед вами, отец? — спросил рабби. — Жена решила, что я подтрунивал над вами вчера вечером.
— В самом деле? — Он засмеялся. — Вы, конечно, понимаете, миссис Смолл, что ваш муж — иезуит. Лично я не очень силен в казуистике и теологических спорах. У вас есть какое-то название для таких рассуждений, так ведь, рабби?
— Пилпул [29] , — сказал рабби, — хотя я думаю, что этот прием несколько отличается от обучения у иезуитов.
— Возможно, и нет, — сказал отец Беннет. — Но, как говорит моя молодежь, каждый человек должен заниматься своим делом, а мое дело, по существу, — давать советы. Я стараюсь вселить в моих людей простую веру и оставляю все тонкости крупным церковным шишкам. Мне кажется, если у человека есть вера, то все остальное идет правильно. И поскольку все мы в значительной степени согласны с этим, я считаю это своим вкладом в дух экуменизма. [30]
29
Пилпул — диалектические рассуждения, казуистика. Прием, применяемый при изучении Талмуда.
30
Экуменизм — движение за объединение христианских конфессий.
Рабби сконфуженно кашлянул.
— Видите ли, мы не во всем согласны. Есть различие в ориентации. Вы, католики, ориентированы на небеса, в то время как мы, евреи, довольствуемся этим миром. В средние века был святой, который никогда не смеялся…
Священник кивнул.
— «Мой Спаситель распят, а я буду смеяться?»
— Именно. И это по-настоящему логичное отношение в свете вашего богословия. Вы стремитесь к святости. Мы довольствуемся человеческим уровнем. Конечно, — добавил он, — это не потому, что нам не хватает страсти или стремления. Скорее, мы считаем, что если вы стремитесь к чему-то выше человеческого уровня, имеется серьезная опасность упасть ниже его.
— Но вера, рабби. Если у вас есть вера в величие и славу Господа…
— Да, но у нас нет…
— Нет веры? — Священник был шокирован.
— Никакой предписанной нам веры. Наша религия не требует этого так, как ваша. Я подозреваю, что это своего рода особый талант, которым одни обладают в большей степени, чем другие. В сущности, наши взгляды соответствуют словам пророка Михея [31] : «Чего требует от тебя Господь, кроме как ходить путями Его?».
— Разве это не то же самое?
31
Пророк Михей (в еврейской традиции Миха), VIII в. до н. э. — один из поздних («книжных») пророков. Мораль и этику иудаизма ставил на один уровень с ритуалом.
— Не совсем. Можно идти Его путями и все же сомневаться в Его существовании. В конце концов, вы не можете всегда контролировать ваши мысли. Когда вы подтверждаете вашу веру, разве это не подразумевает, что непосредственно перед подтверждением вы сомневались? Наши сомнения не сопровождаются чувством вины и страха, которые приводят в отчаяние ваших людей. Думаю, с точки зрения психологии это более безопасно.
— А вы, рабби, вы веруете?
Рабби улыбнулся.
— Подозреваю, что, как и вы или — раз уж на то пошло — кто угодно, иногда верую, а иногда нет.
Стюарт поднялся.
— Мне пора сматываться, рабби. Мы скоро едем. До завтра, наверное? — Он неуверенно кивнул священнику.
— Конечно, Стюарт.
— Езжай осторожно, — сказала Мириам.
Рабби огляделся и заметил, что почти вся молодежь ушла. Он взглянул на Мириам и обратился к отцу Беннету:
— Думаю, нам…
В эту минуту подошел профессор Ричардсон.
— Нет-нет, рабби, вы не уйдете сейчас. Мы ждем Люциуса Рэтбоуна. А, вот и он!
Профессор поспешно отошел, чтобы приветствовать нового гостя.
— Люциус Рэтбоун?
— Поэт, — объяснил отец Беннет. — «Песни гетто». «Блюз»… Наш местный поэт. Билл Ричардсон говорил, что он может заглянуть.
Рабби с любопытством посмотрел на дверь и увидел высокого, светлокожего негра лет сорока, великолепно выглядевшего в белом свитере с высоким воротом и черном шелковом пиджаке в стиле Неру. На шее у него висела серебряная цепочка с медальоном, который он теребил пальцами. Пока Ричардсон под руку вел его через комнату, он раздавал направо и налево мимолетные улыбки; между тонкими, словно наведенными карандашом усиками и небольшой эспаньолкой сверкали крепкие белые зубы. Ричардсон говорил, а он, высоко держа голову, смотрел из-под прикрытых век вдоль своего орлиного носа.
Они подошли.
— Рабби Смолл заменял на этой неделе Боба Дорфмана, Люциус. Миссис Смолл, рабби, Люциус Рэтбоун.
Поэт протянул руку и позволил рабби пожать ее. Не отпуская его, Ричардсон обнял рабби за плечи.
— Теперь, когда молодежь ушла, рабби, мы можем вместе спокойно выпить чашку кофе за столом.
— Мы действительно должны идти, профессор. У нас приходящая няня…
— Для чашки кофе время уж точно найдется.
Рабби согласился. Вокруг стола сидело человек двенадцать, и обращались они в основном к поэту.
— Пишете сейчас что-то новое, Люциус?
— Что вы думаете о заявлении Прекса по поводу Афро-американской студенческой лиги?
— Вы слыхали о новом департаменте городской социологии, Люциус?
Для рабби было очевидно, что они пришли не ради него, а в расчете на встречу с поэтом. Очевидным было и то, что он наслаждается их вниманием. Он отвечал на вопросы иногда с сарказмом, иногда даже язвительно, но всегда с безапелляционной уверенностью. И если его ответ смущал спрашивающего, он откидывал голову назад и громко смеялся, как бы для того, чтобы ясно показать, что у него не было никакого злого умысла. Он словно играл с ними. Заметив, что рабби смотрит на часы, он окликнул его через стол: