В этом заключалась драма современных событий в Германии, и Ланни стремился объяснить это французским рабочим и также их лидерам, которых ему удалось встретить. Гитлер сидел в своем кабинете в Берлине, или в Мюнхене, или в пристанище, которое он купил для себя в горах. Вожди нацистов приезжали к нему, спорили и предлагали разные стратегии. Он оценивал каждую и выбирал ту, что, по его мнению, открывала путь к власти. Он был скользкий, как угорь, и так быстро двигался, что никто не мог сказать, что он собирается делать, пока он не сделал это. Одно можно было бы сказать наверняка, что национал-социализм был властью без совести. Его можно было называть кульминацией капитализма или вырожденной формой большевизма, название не имеет значения, пока не станет понятно, что это контрреволюция.

Проблема заключалась в том, следует ли ожидать тот же самый процесс в каждой стране. Уничтожит ли депрессия средний класс и отдаст его в руки демагогов? Восстанут ли рабочие, и не приведёт ли это к свержению парламентов? Были ли коммунисты правы в своей, казалось бы, безумной идее, что фашизм является необходимым этапом в распаде капитализма?

Видимо ответы на все эти вопросы следовало искать на земле, которую Ланни и Ирма считали своей родиной. Ветераны, которые отправились за океан сражаться за свою страну, вернулись и нашли, что их рабочие места и деньги находятся в чужих руках. Теперь они, ставшими безработными и голодая, собрались в Вашингтоне с требованием материальной помощи. Некоторые привели с собой свои нуждающиеся семьи и устроились на ступенях Капитолия или стали лагерем на пустырях возле Потомака. Великий инженер впал в панику и не смог придумать ничего кроме, как направить против них армию, убить четверых, сжечь палатки и жалкие пожитки несчастных. Ветераны были разогнаны, никому не было дела, куда они делись. Пока они не беспокоили политиков, те были заняты своим переизбранием.

Для Ланни события в его стране выглядели так же, как захват власти Кабинетом баронов в Пруссии и его правлением в Германии большинством в несколько голосов в рейхстаге. Так же Пуанкаре захватил Рур в пользу Комите де Форж. А Захаров отправил армию в Турцию, чтобы получить нефтяные концессии. Это был тот же самый тип людей по всему миру. Они пытались захватить друг у друга уголь, сталь, нефть, золото. Но когда в любом месте им угрожали их наемные рабы, они собирались вместе, чтобы бороться против общей опасности. Это можно было сделать с помощью армии, или гангстеров, или собственных лидеров рабочих, купив их или соблазнив титулами, почестями и аплодисментами!

Ланни мог это четко видеть и обнаружить единство во всём разнообразии. Но тогда к нему пришла мысль: «Мой отец является одним из этих людей, как и его отец, его братья, тесть моей сестры, отец моей жены, и все мужчины её семьи». Это испортило настроение Ланни.

Прошло две или три недели, и в душе Ирмы Барнс Бэдд опять зашевелились амбиции. У неё был великолепный дворец в Париже, за который она платила более восьмидесяти тысяч франков арендной платы в месяц, и почти столько же за его содержание, независимо от того используется ли он или нет. Наступила осень, один из восхитительных сезонов в городе света. Бомонд вернулся с гор и моря, в городе открылись осенние Салоны и начались оперы, концерты и все то, что любил Ланни. Были и балы, автосалон и другие проявления роскоши. Молодая пара уселась в автомобиль, Софи и ее муж в другой, Бьюти и ее муж в третий. Мистер Дингл не возражал, куда бы она его возила, потому что, как ни странно это может показаться, Бог был в Париже, и там были люди, которые знали его, даже в самый разгар развлечений.

Марджи, вдовствующая леди Эвершем-Уотсон, приехала из Лондона и привезла с собой Нину и Рика на короткие каникулы. Рик стал знаменитостью, и хозяйки салонов бегали за ним. Было отправлено приглашение графу Штубендорфу в обмен за его гостеприимство, и к удивлению Ланни, он его принял. Приехали и другие светские берлинцы, тут было рукой подать через Рейн, но Лан-ни больше не был наивным, и не мог убедить себя, что эта близость способствовала сохранению мира между великими европейскими державами. Конференция по ограничению вооружений шла со спорами до сих пор в Женеве, и перед ней маячил полный крах. Государственные деятели, фешенебельная публика и даже военные угощали друг друга дорогими винами и изысканными блюдами и стали лучшими друзьями. Но они будут продолжать накапливать оружие и интриговать каждый против всех других, пока в один прекрасный день не прозвучит alerte [116] , и все ринутся назад к собственной стороне реки, или горы, или туда, где проходит граница.

У Ирмы не заняло много времени, чтобы стать опытной хозяйкой салона. С Эмили Чэттерсворт и другими дамами, консультировавшими ее, она играла свою роль с достоинством и успехом. Все любили ее, и самые привередливые обитатели Сен-Жермен, le gratin [117] , не могли найти в ней никаких недостатков. Она не предполагала, что потребуется время на признание салона. Между тем она предоставляла изысканные развлечения, не скупясь. В то время, когда все, за редким исключением, вынуждены идти на наименее простительные нарушения.

В течение трех лет бизнес пророки твердили миру, что спад был лишь временным явлением, что процветание было за углом. Но, видимо, это был круглый дом. Очевидно, сам дьявол прокрался в экономическую структуру и разрушает её. На Уолл-стрите в разгар бешеной политической кампании прошла новая волна банковских банкротств. Дивиденды, казалось, перестали выплачиваться, как и проценты по облигациям. Доход Ирмы за третий квартал этого года упал почти на сто тысяч долларов. Она заявила мужу: «Мы будем пускать пыль в глаза до окончания данного договора аренды, а затем вернёмся и заползем в наше штормовое убежище».

Он ответил: «Все в порядке», и согласился с ней. Он знал, что он не может изменить представление Ирмы, что она помогает сохранить общественный порядок, распределяя деньги среди домашней прислуги, торговцев вином, флористов, портных, и всей той очереди, которая толпится у боковой двери этого дворца, как это было в дни Марии-Антуанетты, сто пятьдесят лет назад. Этим не удалось спасти феодализм, и Ланни сомневался, что это сможет спасти капитализм, но не было никакого смысла огорчать кого-либо раньше времени!