Использовать для определения масштабов советского террора предложенную И.А. Кургановым методику расчётов значит ничего не понимать не только в демографии, но и в математике.

Подводя итог рассмотрения «Архипелага», B.C. Бушин сделал вывод: «Эти развороченные нами вороха анекдотических нелепостей, горы малограмотного вздора, бесконечные потоки маниакальной лжи, клеветы, злобы, болезненные фейерверки саморекламы и похвальбы — всё это “Архипелаг”» [347] .

Получается, что, выступая против одной лжи, А.И. Солженицын под видом правды предлагал нам другую ложь. Но зачем? Ответ элементарно прост. «Архипелагу» отводилась роль идеологической бомбы, которая должна была взорвать существовавшие в нашей стране представления об СССР и тем самым способствовать его уничтожению.

«Как же такое могло быть, — воскликнут поклонники великого писателя, ведь он был патриотом своей Родины и как патриота его хоронили с воинскими почестями».

Сколько написано о патриотизме Солженицына!

Но как назвать патриотом человека, который сначала раздобыл справку для освобождения от военной службы, а когда она не помогла ив 1941 г. ему пришлось идти в армию, он, человек с редким здоровьем (немного не дожил до 90 лет), предпочёл начать свою борьбу с оккупантами за Родину с обоза. И только весной 1942 г., когда возникла угроза, что его направят на фронт, добился отправки в артиллерийское училище, что при желании и без всяких усилий мог бы сделать летом 1941 г.

Попав на фронт в 1943 г. и проведя на войне менее двух лет, причём вдали от передовой, А.И. Солженицын не постеснялся смешать с грязью тех, кто в 1941 г. находился в самом пекле войны и своими телами вымостил дорогу к Победе.

Обращаясь к событиям Великой Отечественной войны, вопреки реальным, всем известным фактам, вопреки тому, что написано об этом даже немецкими военными и историками, он пытался создать картину массовой паники, беспорядочного отступления, нежелания сражаться с врагом, почти поголовной сдачи красноармейцев в плен летом 1941 г., в результате чего немецкие войска якобы продвигались со скоростью 120 км в день [348] (как будто не было Брестской крепости, обороны Одессы, Смоленского сражения и т. д.).

Обратив внимание на то, что от Бреста до Москвы около тысячи километров, В.C. Бушин совершенно справедливо пишет, если бы «немецкое наступление продолжалось бы в таком темпе хоть восемь-десять дней, то уже 1–2 июля агрессор был бы под Москвой, а то и в самой Москве» [349] . Между тем враг смог подойти к столице только в середине октября, т. е. не через несколько дней, а через несколько месяцев.

Одновременно с этим А.И. Солженицын пытался создать впечатление, будто бы на захваченной врагами территории сотрудничество с оккупантами имело всеобщий характер, и всячески стремился его оправдать. Ну как не оправдать тех женщин, которые, как он писал, «сходились с противником не в бою, а в постелях» [350] ? Ведь они «были покорены» «любезностью, галантностью, теми мелочами внешнего вида, внешних признаков ухаживания, которым никто не обучал парней наших пятилеток» [351] . И неудивительно, когда немецкие войска покатились назад, «за отступающей немецкой армией вереницей тянулись из советских областей десятки тысяч беженцев» [352] , «население уходило массами с разбитым врагом, с чужеземцами — только бы не остаться у победивших своих — обозы, обозы, обозы…» [353] . Уходили, конечно, но не из-за любви, а от грозящей расплаты.

Касаясь проблемы власовцев, А.И. Солженицын писал в первом томе «Архипелага» (1973 г.): «Жители оккупированных областей презирали их как немецких наёмников» [354] . Оказавшись за границей, через два года на страницах того же «Архипелага» вопреки фактам он писал: «Весной 1943 г. повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистских поездках — смоленской и псковской» [355] .

30 июня 1975 г. А.И. Солженицын был в Вашингтоне, где выступил перед представителями профсоюзов АФТ-ИПП. Нарисовав мрачную устрашающую картину террора в советской стране [356] , он в частности заявил: «И с этой страной… в 1941 году вся объединённая демократия мира: Англия. Франция, Соединенные Штаты, Канада, Австралия и другие мелкие страны, — вступили в военный союз. Как это объяснить? Как можно это понять?» [357] . Подобное высказывание некоторые западные средства массовой информации охарактеризовали как прогитлеровское [358] .

Александр Исаевич попытался откреститься от подобного обвинения, заявив, что его неправильно поняли. Он, оказывается, осуждая Рузвельта за союз со Сталиным, имел в виду только то, что США могли разгромить фашистскую Германию без СССР [359] . Интересно — как? Ведь Германия напала не на США, а на СССР. В таких условиях отказ Америки от поддержки Советского Союза означал или предоставление СССР самому возможности разгромить Германию или предоставление Германии возможности разгромить СССР. В первом случае участие США в разгроме Германии было исключено. Но тогда получается, что писатель допускал неизбежность разгрома СССР и желал, чтобы США вступили в войну с фашистской Германией только после этого.