— А давая всем этим людям в 1950 году сроки до середины 70-х — что же им оставили хотеть, кроме мировой войны?

Мне самому сейчас дико вспоминать эти наши тогдашние губительные ложные надежды… Мировая война могла принести нам либо ускоренную смерть (стрельба с вышек, отрава через хлеб и бациллами, как делали немцы), либо всё же свободу. В обоих случаях — избавление гораздо более близкое, чем конец срока в 1975 году. На это и был расчёт…»

«До чего на Куйбышевской пересылке было вольно!.. И, гуляя во дворе, мы запрокидывали головы к белесо-знойному июльскому небу. Мы бы не удивились и нисколько не испугались, если бы клин чужеземных бомбардировщиков выполз на небо. Жизнь была нам уже не в жизнь… и жаркой ночью в Омске, когда нас, распаренное, испотевшее мясо, месили и впихивали в воронок, мы кричали надзирателям из глубины: “Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!”…И так уж мы изболелись по правде, что не жаль было и самим сгореть под одной бомбой с палачами. Мы были в том предельном состоянии, когда нечего терять» [365] .

А затем эти же слова А.И. Солженицын вложил в уста одного из героев романа «В круге первом» дворника Спиридона: «Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолет, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя как собаку, похоронит под лестницей, и семью твою перекроен, и ещё мильен людей, но с нами — Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерям, по колхозам, по лесхозам?…Я, Глеба, поверишь? Нет больше терпежу! Терпежу — не осталось! Я бы сказал, — он повернул голову к самолёту, — А ну! Ну! Кидай! Рушь» [366] .

По словам А.И. Солженицына, когда началась Холодная война и особенно после раскола Европы в 1949 г. и Корейской войны 1950 г., заговорили о приближении Третьей мировой войны между США и СССР, в связи с чем якобы среди заключённых получили распространение надежды на поражение СССР в этой войне. «Скоро им (т. е. Советскому Союзу — А.О.) конец! В этом году будет война, и осенью обратно поедем»… Я писал уже, что и мы так верили, и мы так жаждали в те годы — в 49-м, в 50-м» [367] .

Самое главное обвинение, которое было предъявлено А.И. Солженицыну, заключается в том, что он стал рупором тех сил, которые стремились к расчленению СССР.

«Я, — заявил на это борец против лжи, — не призывал к развалу СССР. Я не говорил: давайте развалим СССР. Я говорил ещё в 74-м году: СССР развалится. Советский Союз не может держаться, потому что он держится на ложной основе, на ложной федерации, на ложных построениях. Я только предсказывал, что он развалится… Вот как это было, и выворачивать не надо» [368] .

Получается, оболгали человека. Он, оказывается, не хотел распада СССР и задолго до этого бил в колокола, чтобы не допустить этого. Пытался открыть глаза правительству на грозящую катастрофу, но оно ничего не хотело замечать.

Но вот перед нами интервью, которое он дал Эн-Би-Си вскоре после событий 19 августа 1991 г. и в котором назвал августовские события «великой Преображенской революцией» [369] , а затем 30 августа направил Б.Н. Ельцину поздравительное письмо: «Горжусь, что русские люди нашли в себе силу отбросить самый вцепчивый и долголетний тоталитарный режим на Земле. Только теперь, а не шесть лет назад, начинается подлинное освобождение и нашего народа и, по быстрому раскату, — окраинных республик» [370] .

Это значит, Александр Исаевич приветствовал первые симптомы распада СССР. И в этом нет ничего удивительного. Наше поколение хорошо помнит его статью «Как нам обустроить Россию», обнародованную тиражом в 27 млн. экземпляров осенью 1990 г. К этому времени уже начался так называемый «парад суверенитетов», а одна из советских республик (Литва) заявила о выходе из состава СССР.

В этих условиях и появилась статья А.И. Солженицына «Как нам обустроить Россию» [371] . Нарисовав страшную картину 70-летнего существования Советской власти, констатировав тяжёлое, болезненное состояние советского общества, А.И. Солженицын писал: «Берясь предположить, какие-то шаги по нашему выздоровлению и устройству, мы вынуждены начинать не со сверлящих язв, не с изводящих страданий — но с ответа: а как будет с нациями? В каких географических границах мы будем лечиться или умирать? А потом — уже о лечении» [372] .

«Надо теперь жестко выбрать: между Империей, губящей прежде всего нас самих, — и духовным и телесным спасением нашего же народа. Все знают: растёт наша смертность и превышает рождения, — мы так исчезнем с Земли! Держать великую Империю — значит вымертвлять свой собственный народ. Зачем этот разнопёстрый сплав? — чтобы русским потерять свое неповторимое лицо? Не к широте Державы мы должны стремиться, а к ясности нашего духа в остатке её».

Во-первых, это была очередная ложь. Вплоть до 1992 г. рождаемость в России превышала смертность и численность населения росла. И только после того, как нас развели по «национальным квартирам», численность населения стала сокращаться, причём везде, а не только в России.

Сравнивая СССР с большой коммунальной квартирой и подчёркивая, что «во многих окраинных республиках центробежные силы так разогнаны, что не остановить их без насилия и крови», Александр Исаевич предлагал начать с ликвидации СССР и создания на его руинах славянского государства, в состав которого могли бы войти Белоруссия, большая часть Казахстана, Россия и Украина [373] .