К тому времени Михаил Илларионович стал уже знаковой фигурой при царском дворе. В 1798 г. ему исполнилось 53 года. Он был овеян славой воина и дипломата, импонировал двору своей родовитостью и состоятельностью, поскольку к тем 600 душ «мужеска полу», которыми обладал его отец, прибавил еще 4667 душ, полученных в 1793-м и 1795 гг. от Екатерины II. Две его раны, каждая из которых считалась по всем нормам медицины смертельной, придавали его репутации легендарный ореол.

Внешне Кутузов заметно, при его среднем росте, потучнел, потерял былую живость в движениях, стал округло медлителен, что, впрочем, только прибавляло ему (при дворе — не на поле боя) великосветской вальяжности. Уже тогда впечатляло в нем сочетание природной изысканности манер с такими достоинствами, как ум, образованность, рассудительность, красноречие. «Умнейший, тончайший, просвещеннейший и любезнейший» — таким он запомнился Денису Давыдову [175] . Он мог проницательно, как немногие, вкрасться в душу любого собеседника, а свою душу не открыть никому. Окружающие удивлялись богатству и разнообразию его познаний. П.А. Гейсман писал о нем: «Он отлично знал математику, фортификацию, инженерное дело, был знаком с богословием и философией, отлично знал историю, словесность русскую и немецкую, интересовался науками юридическими и общественными, отлично владел языками французским, немецким, польским, мог объясняться на шведском, английском и даже турецком языках, знал несколько и латинский» [176] .

«В кругу своих, — вспоминал о Кутузове Федор Глинка, — он был веселонравен, шутлив, даже при самых затруднительных обстоятельствах. К числу прочих талантов его неоспоримо принадлежало искусство говорить. Он рассказывал с таким пленительным мастерством, особливо оживленный присутствием прекрасного пола, что слушатели всякий раз между собой говорили: „Можно ли быть любезнее его?“» [177] «Необыкновенный дар слова» отмечал в ряду достоинств Кутузова и Денис Давыдов [178] . А генерал С.И. Маевский вспоминал об этом кутузовском даре в таких выражениях: «Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком. Это был другой Моцарт или Россини, обвораживающий слух разговорным своим смычком». «Мудрый, как Фабий, проницательный, как Филипп Македонский», — заключал характеристику достоинств Кутузова Д.П. Бутурлин [179] .

При всем этом уже тогда современники (не только недруги, но и доброжелатели Кутузова) отмечали в нем черты неприятные, даже отталкивающие. Прежде всего они осуждали его как царедворца — «величайшего» [180] , «всегда первенствующего, непреодолимого» в придворных интригах, «низкого» [181] , с «угодливостью, доходящей до раболепства по отношению к вышестоящим», «из-за фавора» которых «он все переносил, всем жертвовал» [182] . Симпатизировавший в общем Михаилу Илларионовичу адмирал А.С. Шишков свидетельствовал: «Кутузов, искусный и храбрый перед неприятелем полководец, был робок и слаб перед царем», будь то Павел или Александр I. Мнение об избытке «придворной выправки» у Кутузова, о «двуличности придворного», «скорее куртизана, чем генерала», устойчиво сохранялось в течение XIX в., как об этом напоминали министры А.А. Чарторыйский и К. В. Нессельроде, мемуарист правовед Н.И. Тургенев, художник В.В. Верещагин [183] .

Вторая черта в характере и поведении Кутузова, которая вызывала отторжение у современников, включая его соратников, — гипертрофированное женолюбие, за что Александр I называл его «одноглазым старым сатиром». Если А.И. Михайловский-Данилевский только констатировал, что Кутузов «был обожателем женского пола», то граф А.Ф. Ланжерон свое мнение о Кутузове-ловеласе («Не может существовать без того, чтобы иметь около себя трех-четырех женщин, хвастаясь этим богатством») иллюстрировал примерами. Об одном из них, а именно о том, как Кутузов сделал своей «владычицей» 14-летнюю молдавскую боярышню Гуниани, знали не только в Молдавии, но и в Петербурге [184] . До последних месяцев жизни, даже в кампании 1812 г., Кутузов держал при себе наложниц (о чем еще будет сказано), и об этом тоже знали царь и министры. Знала, должно быть, и жена Кутузова Екатерина Ильинична, которой «верный друг Михайла», как он подписывался в письмах к ней, 30 октября 1812 г. писал с шутливой прямотой, что фортуна, «эта капризная женщина», так скажет о нем: «Вот старик, который всегда обожал наш пол, боготворит его и сейчас, <…> всегда любил угождать женщинам».

О моральных качествах Кутузова наши историки стараются не рассуждать. Лишь изредка кто-нибудь из самых пылких его «фанатов» может воскликнуть, что в нем «счастливо сочетались лучшие черты русского характера» [185] . Дело в том, что очень уж негативно отзывались о чертах характера Михаила Илларионовича люди, которые хорошо знали его, причем люди разные. Почитатели Кутузова доныне считают, что «отрицательные оценки» его человеческих качеств — это всего лишь инсинуации «недоброжелателей» фельдмаршала [186] . Ю.Н. Гуляев и В.Т. Соглаев называют трех лиц (Л.Л. Беннигсена, А.Ф. Ланжерона, А.П. Ермолова), позволивших себе высказаться о «так называемых (! — Н.Т.) негативных качествах Кутузова», и заключают, что такие высказывания «связаны в основном либо с недопониманием масштабности полководца, либо с личными обидами, возникшими в результате строгой оценки Кутузовым промахов по службе, имевших место в ходе войны, с завистью, а иногда и с чрезмерным тщеславием указанных лиц. Ведь кроме этих авторов, совсем другие оценки деятельности Кутузова мы встречаем в воспоминаниях К.Ф. Толя, Н.Н. Раевского, братьев Глинка, И.П. Липранди и других» [187] .

Заключение — удивительное по предвзятости (или неведению?). Во-первых, и Сергей Глинка, как мы видели, осуждал лакейство Кутузова перед временщиком Зубовым; и Раевский ставил фельдмаршала «ни в духе, ни в талантах» не выше «ничтожества» [188] ; и Липранди считал Кутузова «виновным выпуска из России Наполеона» [189] .

Главное же, о «негативных качествах» Кутузова свидетельствовали еще очень многие авторитетные современники. Конечно, Федор Растопчин, считавший Кутузова «интриганом» и «лгуном» [190] , или Жозеф де Местр, клеймивший «двуличие, себялюбие, развратную жизнь» Кутузова, как явные его зложелатели не могли судить его беспристрастно. Но ведь и канцлер А.А. Безбородко уличал Михаила Илларионовича в придворной угодливости (вспомним «кофейник Кутузова»!), и генералиссимус А. В. Суворов говорил: «Я не кланяюсь Кутузову; он поклонится раз, а обманет десять раз». Это же имел в виду А.П. Ермолов, говоря о «низком малодушии» и «неразлучных интригах» Кутузова, а М.А. Милорадович считал, что Кутузов вообще «был человек подлого нрава» [191] . К «малодушным людям» относил Кутузова Д.С. Дохтуров [192] , к «интриганам» — П.И. Багратион. Что — все они (включая Суворова) завидовали Кутузову и «недопонимали» его «масштабность»?

Одна из самых «кутузовских» черт, которую современники воспринимали негативно, вполне может быть расценена как достоинство: Кутузов был «хитрейшим из людей» [193] . Хитрость его — житейская, дипломатическая, военная — обрастала легендами. Вот два разительных примера. На войсковых маневрах 1800 г. под Петербургом одним корпусом командовал П.А. Пален, другим — Кутузов. Павел I был при штабе Палена. Заметив в подзорную трубу, что Кутузов стоит вдалеке от войск, почти без охраны, Павел I решил взять его «в плен». Во главе эскадрона гусар Император скрытно подступил к тому месту, где стоял Кутузов, как вдруг был сам окружен со всех сторон и принужден «сдаться». Оказалось, что Кутузов заметил маневр Павла и, вызвав «огонь» на себя, приготовил ему засаду. Император был и расстроен, и восхищен. После маневров он обнял Кутузова со словами: «Обнимаю одного из величайших полководцев нашего времени!» [194]

Другой пример относится к 1812 г., но для полноты впечатления о хитрости Кутузова приведу его здесь. Вот как Кутузов опроверг слух в армии о том, что он плохо видит. Отправив заблаговременно и тайно казачий надзор в ту сторону, откуда мог бы появиться и неприятель, за версту от большой дороги, по которой он ехал со своим штабом, Кутузов вдруг остановился, стал смотреть на едва различимых всадников у далекой лесной опушки и спросил: «Кто бы это мог быть?» Цитирую дальше очевидца, А.Н. Муравьева (будущего декабриста): «Приближенные начали уверять его, что это неприятельские разъезды, но он, пристально посмотря, отвечал: „Нет, это казаки, пошлите справиться“ — и продолжал спокойно путь свой. Вскоре посланные адъютанты воротились, удостоверяя, что это действительно казаки, а не французы, и с этого времени сомнение о слабости зрения главнокомандующего исчезло».