Таким образом, прибегая к категории мифа в понимании великого философа, мы получаем возможность увидеть целостную картину жизни, особую историю мифологических представлений, безусловно, соотносимых с историей литературы и по-своему корректируемых ею. Не забудем, что А. Ф. Лосев подчеркивал: «миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда есть слово. А в слове историческое событие возведено до степени самосознания» [6] .

В контексте мифа литературный текст приобретает характер коллективной всеобщности. «Мифологическая отрешенность» высветляет духовные смыслы истории. Но при этом, разумеется, автор литературного текста вносит свою личную ноту в хоровое начало жизни и потому сам становится неким героем мифа.

В этой книге для нас в равной мере важно проследить, как «ивановский миф» воздействует на окружающую литературу и какую роль сама литература играет в создании этого мифа. Важно выделить основные этапы основные этапы «ивановского текста». Д. С. Московская, автор монографии о выдающемся ученом-краеведе Н. П. Анциферове, комментируя его взгляд на локусный текст, пишет: «…Одна и та же местность различно отражается в сознании поколений. Перерождаются люди, перерождается местность, и вместе с ними перерождаются и мыли о ней, и чувства, подсказанные ею, и вызванные здесь желания. Меняется в общем потоке и ее образ в общественном сознании. Наиболее яркое выражение этих изменений можно найти в динамике художественных хронотопов, отобразивших в себе лик одного и того же уголка земли». Далее идет цитата из краеведческих трудов Анциферова: «Изучая этот меняющийся образ, мы сквозь него угадываем перемены, совершавшиеся и в судьбе города, и в судьбе общества, его создающего и воспринимающего. Образ города — ценнейший источник при изучении социальных процессов» [7] . Понятие «ивановского мифа» в нашей работе не ограничивается пределами определенного города, а включает в себя представление об ивановском крае как особой культурной общности.

Еще несколько предварительных замечаний. Автор этой книги, придерживаясь в основном научно-критической манеры повествования, тем не менее, в ряде случаев выступает как литератор, свидетель и участник литературной жизни родного края. Да и то сказать: тот, кто пишет о мифе, который так или иначе задевает его жизнь, вольно или невольно вносит в этот миф свои мифотворческие интенции. Нам близка мысль Н. П. Анциферова о том, что интуитивный метод познания мира, свойственный художникам (в расширительном смысле этого слова), родственен и вместе с тем нужен краеведу. «Для нас существенно, — пишет Анциферов, — найти материал, в котором отражен край в художественной форме, в котором творческая интуиция привела „к видению целостного образа“ многоликого края или же к познанию одного из его ликов (обличий)» [8] .

В нашей книге много цитат, сносок. Это вызвано стремлением по возможности полно раскрыть само текстовое, источниковедческое пространство, связанное с заявленной проблематикой. Что греха таить: мы живем в такое время, когда многое из литературного прошлого исчезает и суждения об этом прошлом нередко базируются не на конкретной фактографии, а на произвольных вымыслах сочинителя.

Историческое летоисчисление Иванова принято начинать с 1561 года. Эта дата впервые обозначена в книге историка-краеведа В. А. Борисова «Описание города Шуи и его окрестностей» (1851), где утверждается, что именно в этом году Иваново «как богатое имение» было подарено Иваном Грозным князьям Черкасским в связи с женитьбой царя на их сестре Марии Темрюковне [9] . Комментируя введенные в краеведческий оборот В. А. Борисовым первоначальные сведения об Иванове, В. А. Смирнов увидел в них сакрально-геополитический смысл, напрямую связанный с историей российского государства. «…Такого рода родство с черкесской княжной было не только почетным (чему в древности придавалось особое значение), но и политически важным, — утверждает В. А. Смирнов. — Благодаря этому браку устанавливались связи с древней Тьмутараканью…, постепенно возвращались земли русские, „великое наследие“, о котором радели и которое приумножали по мере сил великие московские князья, а затем и цари. Кроме того, возникла реальная возможность в союзе с горскими племенами покончить с крымской угрозой, и поэтому совершенно ясно, что царь не стал бы отделываться чем-то незначительным» [10] .

Мифологема «Иваново — царский подарок», утверждаемая сегодня многими краеведами, соотносится с какой-то изначальной сказочной нотой в подходе к ивановской истории: неведомо когда, неведомо кем построенное, возникло в России чудное село, о котором со временем узнала вся Россия…

Эта нота ощущается уже в сочинении Анания Федорова «Историческое собрание о богоспасаемом граде Суждале», написанном в XVIII веке. О селе Иванове здесь говорится следующее: «От села Кохмы… расстоянием верст восемь есть село Иваново Черкасских князей, а ныне за графом Шереметевым, село селением велико и пространно и строением богато… В том селе Иванове… у обывателей имеются фабрики полотняные, на которых штуки разные ткут, канифасы, салфетки и прочие тем подобные» [11] . В начале XIX века об Иванове как уникальном промышленном селе могли узнать из работы В. С. Благовещенского «Статистическое описание Владимирской губернии» (1817), где утверждалось, что Иваново «превосходит своею торговлей и рукоделиями не только все города сей губернии (т. е. Владимирской — Л. Т.), но и может сравняться со знатнейшими губернскими городами, каков есть Ярославль и Калуга» [12] . Пройдет еще немногим больше полувека, и академик В. П. Безобразов напишет: «…Селу Иванову пора перестать быть селом; это официальное наименование начинает просто быть смешным. Пора перестать быть селом потому, что и у нас, и в Западной Европе, где Иваново давно уже прославилось, каждый признает его городом, и даже городом достопримечательным» [13] . Тогда же, еще в пору, когда Иваново было не городом, а селом, о нем начинают говорить как о русском Манчестере.

И есть своя закономерность в том, что такая слава рождает миф об особом этногенезе села Иваново, связанный с его новгородским происхождением. Об этом много и горячо писал в своей книге «Город Иваново-Вознесенск, или бывшее село Иваново и Вознесенский посад» (1884) Я. П. Гарелин. По его мнению, первыми славянскими поселенцами на нынешней территории Иванова (до этого здесь жили племена мерян финско-угорского происхождения) были выходцы из Новгорода, появившиеся в суздальских землях после ударов по новгородской вольнице во времена правления Ивана III и Ивана IV. Демонстрируя новгородскую, жизненно-активную силу давних ивановцев, Гарелин пересказывает и комментирует одну из «жалобных» челобитных 1664 года, где говорится о некоем жителе села Иваново — Черкашенинове, учинившем грандиозный скандал на одной из ярмарок в Шуе. Утверждая свою правоту в споре с шуянами, Черкашенинов «со товарищи» до смерти испугал шуян. Ивановцы предстают в челобитной «разбойными людьми», о чьих подвигах Гарелин сообщает не без удовольствия: «Переполох вышел страшный — кто успел, затворился в доме, кто заперся в лавочке, улицы опустели, и по ним расхаживала на просторе толпа под предводительством Черкашенинова, вооруженная самым разнокалиберным оружием, начиная с кола и кончая саблей, которой грозно размахивал сам Черкашенинов, сидя на коне во главе своей шайки и грозясь разнести весь город. Толпа бушевала два дня, наконец это ей надоело, и она убралась восвояси» [14] . Гарелинское резюме из всего этого: «Кому бы могла придти в голову такая грандиозная мысль, выдержать в осаде целый город с порядочным уже и в то время населением, да еще во время ярмарки, когда множество пришлого люда, — кому как не тем, которые, собравшись в большом количестве, овладевали целыми областями, исключительно следуя поговорке: „храбрость города берет“. Так и хочется сказать, что это эпизод из целой серии рассказов об удальстве Новгородской вольницы» [15] .

Можно скептически относиться к версии о новгородском происхождении ивановцев (серьезные документальные свидетельства, подтверждающие ее, отсутствуют), но нельзя не признать достоверности представлений о незаурядной пассионарности первых строителей русского Манчестера. Тот же Я. П. Гарелин с огромной симпатией пишет, например, об Осипе Степановиче Сокове (1750–1801), первым сумевшем выведать в Шлиссельбурге на фабрике Лимана секрет составления красок и отделки ситцев и первым внедрившем новую технологию на своей ивановской фабрике. «По словам старожилов, лично знавших его, — замечает Гарелин, — он был грамотным, смышленым и весьма предприимчивым человеком» [16] , и «этот деятель, давший толчок ситценабивной промышленности в Иванове на рациональных началах» [17] , заслуживает, по мысли Гарелина, самой благодарной памяти, как и многие другие ивановские зачинатели фабричного дела.