Безусловно, и Якову Павловичу хотелось пробиться в печать, но он чувствовал свое одиночество среди пишущих, так как видел, что здесь доминирует конъюнктурность литературных устремлений, зависимость от пропаганды. Кроме того, Надеждин обладал достаточной критической саморефлексией, чтобы понять: его стихи носят доморощенный характер и далеки от настоящей литературы. А потому он и делал ставку на дневник в стихах, где можно быть честным с самим собой и открыто писать обо всем, что тебя волнует.

Яков Павлович Надеждин хорошо осознавал: его стихотворная летопись может навлечь беду не только на него, но и на близких. Но сделать с собой ничего не мог. Тяготение к Музе, т. е. желание говорить правду, превышало все остальное. В записи «Я и Муза» (19 ноября 1929 г.) читаем:

«Муза» водворила стихотворные тетради Я. Надеждина «куда надо». Благодаря его дневникам мы начинаем по-новому видеть наше прошлое, освобождаясь от многих исторических, литературных химер, которые сковывали сознание и душу человека двадцатого столетия.

В известной записке В. И. Ленина библиотекарю Кремля, где говорится о «кружке настоящих пролетарских поэтов» в Иваново-Вознесенске, названы три имени: Иван Жижин, Михаил Артамонов и Дмитрий Семеновский. Именно их, судя по записке, «хвалит Горький», а потому творчество упомянутых литераторов заслуживает особого внимания. Так трем ивановским поэтам была выдана новой властью своего рода охранная грамота, а вместе с ней выдвигалось и требование: соответствовать высокому званию «настоящего пролетарского» поэта.

Увы, первые два из перечисленных имен сегодня основательно забыты. Если они называются, то в основном в краеведческом контексте. Нечасто упоминается в истории русской советской поэзии и имя Д. Семеновского, хотя на родине поэта сделано немало, чтобы привлечь к нему внимание читателей.

В 1989 году в большой серии «Библиотеки поэта» вышел том «Дм. Семеновский и поэты его круга», подготовленный ивановскими учеными П. В. Куприяновским и А. Л. Агеевым. Само название книги акцентирует внимание на творчестве Семеновского как заглавной фигуре в ивановской поэзии 1920-х годов. И это полностью соответствует истинному положению вещей. Но выдвижение Семеновского на роль первого местного поэта вольно или невольно сопровождается непременным соотношением его творчества с «кружком настоящих пролетарских поэтов». При этом всячески подчеркивается, что наибольшее влияние на его творческую судьбу оказал Максим Горький, опекавший литературную провинцию и направлявшей ее по верному пролетарскому пути. И только сегодня становится понятным следующее: Семеновский интересен не только тем, что его творчество согласуется с «ивановским мифом» в типовом советском, «горьковском» варианте, но и тем, что поэт с ним во многом расходится, а порой и взрывает этот миф изнутри.

Жизнь Дмитрия Николаевича Семеновского (1894–1960) лишена каких-то ярких, сенсационных примет, которые так привлекают к себе читателей. Были, конечно, драматические эпизоды и в этой жизни: исключение из Владимирской духовной семинарии с «волчьим билетом» в 1912 году, арест и кратковременное пребывание в тюрьме в 1933 году, потеря сына в 1943 году. Но в целом поэт, как принято говорить, жил скромно и тихо.

Все, кто вспоминает о нем, непременно считают необходимым сказать о его кротком характере. Известный ленинградский литературовед Д. Е. Максимов, сблизившись с Д. Семеновским во время проживания в военные годы в Иванове, советовал своему ученику Павлу Куприяновскому: «Обязательно познакомьтесь — это хороший поэт и человек-голубь» [212] .

М. Дудин, вспоминая о своем приезде в Иваново после войны, писал о том, что один из первых его визитов был нанесен «своему наставнику, тишайшему человеку с голубыми глазами под навесом клочкастых бровей и неслышной походкой, с тихим хрипловатым голосом, произносящим только правду, к редкому русскому поэту Дмитрию Николаевичу Семеновскому» [213] . Н. Смирнов в статье «Россия в цветах» так писал о своей первой встрече с Семеновском в редакции «Рабочего края» в 1919 году: «Тогда это был совсем еще молодой человек, хотя и казался старше из-за худобы и некоторой сутулости. Лицо его, внешне как будто будничное, сразу же, однако, запоминалось, в нем сквозили внутренняя одухотворенность и след неустанной поэтической мысли, и было в нем нечто изумленное, несколько напоминающее отрока Варфоломея на картине Нестерова…» [214] . И еще — из тех же воспоминаний: «Скромный до наивности, не знающий и не понимающий, что такое зависть, Семеновский органически чуждался и литературных сплетен, и любых „фривольностей“ — при этих разговорах лицо его становилось растерянно-обиженным, а улыбка — неловкой, и он, заложив ногу на ногу и опустив голову — любимая его поза, — много и молчаливо курил» [215] .

Уже из этих мемуарных материалов вырисовывается портрет поэта, мало согласующийся с рядовым портретом советского писателя. Где гражданско-пролетарская активность? Где пресловутая партийность и т. д.?

Чем больше знакомишься с такого рода свидетельствами, тем больше понимаешь, что в «скромности», «голубиности» Семеновского отражается не просто человеческая индивидуальность, но здесь дает о себе знать особая философия жизни, определяющая само его творческое поведение. Ему претила поза публичного поэта. Он с рождения знал, нес в себе убеждение, поэтически сформулированное Пастернаком, согласно которому: «Быть знаменитым некрасиво. // Не это поднимает ввысь…»

Д. Семеновский был поэтом, внутри которого изначально заложено то, что можно назвать почвенно-христианским началом, отрицающим гордыню и ложь. Не забудем: родился, воспитывался он в семье деревенского священника. «Мой отец, Николай Николаевич, — писал Семеновский в одной из своих автобиографий, — был человеком мягкого характера и большой правдивости. Всякая ложь, даже в мелочах, претила ему…» [216] .

Особую роль в жизни поэта сыграла мать, о которой в той же автобиографии говорится так: «Мать, Варвара Ивановна, в девичестве Троицкая, осталась в раннем детстве круглой сиротой, была ученицей-швеей в Москве, испытала самую горькую нужду и шестнадцати лет вышла по сватовству замуж за семинариста, посвятившегося во священники <…> Замужем моя мать не чувствовала себя счастливой. Особенно тяжело ей приходилось в годы болезни моего отца, когда он лежал в постели. Живых детей у нее было пятеро, я — старший. Ее любовь к нам, детям, была поистине самоотверженной.