«Не плачь!
– приказываю я себе. – Нельзя».

Тихо открывается дверь, и входит Пит. Я не реагирую. Злюсь. Боюсь его, хотя знаю, что это несправедливо. Он старается как может, а я всё порчу.

– Китнисс, – негромко отзывается он. – Мне очень жаль, что всё так вышло. Ты же понимаешь, что по-другому я не мог поступить. Я принёс лекарство. Нужно промыть разбитую губу.

Я продолжаю молча смотреть на кран, опираясь руками на раковину. Пит подходит совсем близко.

– Позволь мне, – он легко касается моего подбородка, разворачивая лицо к себе.

Я молча смотрю, как он откручивает баночку с лекарством, касается пальцем гелеобразного вещества и подносит к моей губе. Я словно застываю, пока прохладное вещество не прикасается к ране. Начинает щипать. Мелочи, но я вдруг понимаю, что со мной происходит. Это уже случалось в планолёте, когда меня вызволили с Квартальной бойни, в Тринадцатом, когда спасательная операция вернулась без Пита, и когда мне сказали, что он умер. Лёгкие сдавливает, ванная комната двоится, в горле появляется характерный жар. Я уже понимаю, что сейчас начнётся, но контролировать уже не в силах. Всё произошедшее не поддаётся самоконтролю, выливаясь в ужасное состояние. Истерика.

Я отталкиваю руку Пита, отчего баночка со звоном падает на кафельный пол. Это немного сдерживает, рассеивает пелену безумства, но я по-прежнему взвинчена, нервы натянуты до предела.

– Не прикасайся ко мне, – дрожащим голосом шиплю.

– Прости меня, – парень ловит меня за руку, – прости, ты же знаешь, что выбора не было… ни у тебя, ни у меня.

– Я знаю! Знаю, что выбора нет! Но зачем же… зачем же так!

– Китнисс, – на лице парня смесь тревоги и усталости, – сколько можно…

– Сколько можно? – я перехожу на повышенные тона. – Сколько можно? После всего ты винишь меня?

– Не веди себя так! – Пит тоже уже не сдерживается, повышая громкость. – Мы оба сейчас в ужасном положении. Думаешь, мне легко каждый раз переступать через себя? Думаешь, я наслаждаюсь, принося боль тебе и другим? – терзание, сквозившее в его глазах, поразило меня. – Ты хоть знаешь, что мне приходилось делать? Каким монстром доводилось быть?

– А успокоение ты решил найти под капитолийской юбкой?

– Ты…

Пит находится на грани, как и я. И снова я его довела. Он отворачивается, пытаясь привести дыхание в норму, успокоиться. Я вижу, как он запускает пальцы в волосы, нещадно сжимая их.

Но я остановиться уже не могу.

– Что я? Снова назовёшь меня истеричкой? Что в этот раз, Пит? Холодный душ или игла в спину?

Я довела его до точки кипения. Он поднимает на меня взгляд, резко опуская руки. Я не успеваю испугаться, как Пит в полшага преодолевает расстояние между нами. От страха зажмуриваюсь, но тут чувствую, как его ладони заключают моё лицо, и… Пит прижимается своими губами к моим.

– Никакого душа и иголок…

У меня перехватывает дыхание. Интуитивно я пытаюсь оттолкнуть его, но он не отпускает, а целует меня снова и снова, пока мой страх не становится поверженным, и я не обвиваю его шею руками, пока спасительная разрядка не наступает, стекая солёной влагой по щекам.

Пит отрывается от меня, но лишь для того, чтобы нежно стереть слёзы с моих губ. С моих разбитых, растерзанных, саднящих губ, которые пекут, когда по ним стекают солёные слёзы. Когда Пит меня целовал, то испачкался в моей крови.

– Нужно вытереть, – тянусь к его лицу дрожащей рукой.

– Оставь, – шепчет он, нежно касаясь пальцами моей разбитой губы. – Тебе больно.

И снова приникает ко мне, но только обминает губы, чтобы не причинять ещё больше боли, целует веки, брови, солёные щёки. Так нежно, так, как целовал бы Пит, не мучимый Капитолием, как целовал бы Пит, которому не приходилось калечить людей.

Я гоню страшные, отвратительные образы прочь, оставляя здесь лишь наши лица и его нежные поцелуи. Всё будет как прежде: я буду бояться его прикосновений, вспоминая пытки, буду каждый раз вздрагивать, когда он подойдёт слишком близко, но сейчас… сейчас я буду просто наслаждаться его поцелуями, его ласками. Не логично? Ну и что. Я же ненормальная, душевно покалеченная. Таким можно всё.

Договорившись со своими страхами и совестью о небольшой передышке, я с головой погружаюсь в охватившее меня пламя близости любимого. Именно любимого. Осознание пришло давно, и мечты в одинокой комнате в Тринадцатом могут исполниться хотя бы частично. Я хочу принадлежать Питу. Безумно. Полностью. Сейчас.

Сильные руки поднимают меня, и Пит идёт в комнату. Значит, камера не активна, и можно не беспокоиться. Не разрывая поцелуя, мой мужчина кладёт меня на постель. Мне хочется избавиться от влажного полотенца – оно неприятно холодит кожу, но я не могу попросить об этом Пита.