Хартман потер ладони, словно смахивая пыль, и пригладил ус.

– Но ты не тушуйся.
– ободрил он юношу.
– Я же говорю, такое в какой-нибудь другой, скверной конторе могло бы случиться. А «Тезей» - общество солидное, почтенное, слово у них - что камень. Сказали - завтра в ероплан и обратно, значит так и будет. Ладно, пойду я, а то что-то заговорился с тобой. Бди до утра и это ... с поста ... не отлучайся.

– Почему?..
– прошептал Олег в спину уходящему вахмистру. Очень тихо прошептал, однако Цвынар услышал, остановился и пару мгновений помолчал, не оборачиваясь. И ответил - все также не оборачиваясь, скорее даже самому себе, чем юному собеседнику.

– Хорошо, когда еще не поздно что-то исправить.

И пошел дальше, решительно, быстро, печатая шаг почти как на параде.

Олег немного постоял на нетвердых, занемевших ногах, а затем опустился на колени прямо в тяжелую пыль, хранящую тепло умершего солнца. Юношу колотила дрожь, пальцы тряслись, как у сумасшедшего пианиста. Живот скрутило болезненными спазмами. Олег сбросил шляпу и сорвал с головы повязку, задубевшую от пота и кажется, даже на ощупь соленую.

– Господи...
– прошептал он дрожащими губами.
– О, господи...

Все, что сказал Ян Цвынар, казалось безумным и нереальным. И в то же время - очень приземленным, логичным и вполне насущным. Прежний Олег, обычный городской житель, мещанин и - по совести говоря - недотепа, не мог и представить себе такого развития событий. Нынешний Олег, малость потаскавший винтовку и солдатские ботинки, понимал, что и такое вполне возможно. Более чем возможно. И это было самым страшным - простая, абсолютно житейская мудрость рассуждений Цвынара.

Мир раскалывался и рушился, как в сказке. Ломались, рассыпаясь в скорбные осколки все надежды и расчеты. Олег попытался вспомнить лица сестер и не смог, хотя последний раз смотрел на их фотокарточку нынешним утром. Образы милых родственников ушли куда-то во тьму, растворились в памяти.

– О-о-о-х, - простонал Олег и свалился на бок, скрючившись в позе эмбриона, подтянув колени к подбородку. Ему стало очень холодно, как будто жаркая, пропотевшая форма подернулась тонким ледком, высасывая из тела последние крупицы тепла. Юноша впервые увидел воочию призрак скорой смерти, а еще - в полной мере ощутил, что от него зависят две других жизни, до которых никому нет дела, кроме старшего брата. Того самого брата, которому Злобный предельно откровенно предсказал остаток жизни в несколько часов. И также откровенно посоветовал уносить ноги куда угодно, немедля.

А затем холод сменился волной жара. Надежда окатила мальчишку, словно водой из ведра. Ведь так быть не может! Кто в конце концов этот Цвынар? И с чего бы ему помогать какому-то милиционеру на разовом договоре? Кому вообще интересна мелкая сошка с винтовкой в дальнем оцеплении?

Подстава? Злая шутка? Или милосердие незнакомца?

– Господи, что же мне делать?
– вопросил Олег, обращаясь к темному небу, на котором одна за другой вспыхивали очень крупные, бриллиантово-яркие звезды.
– Что делать?!

Однако безразличному небу не было дела до отчаянной мольбы одинокого маленького человека с винтовкой в дальнем оцеплении. Небо и звезды молчали, предоставив человеку самому определить свою судьбу.

Глава 3

– Ничтожный еретик! Презренный отступник!

Папа поднялся с трона, белоснежное одеяние взметнулось за его плечами, подобно ангельским крыльям.

– Склони голову пред святым престолом!

Фридрих Гогенштауфен, император и король, повелитель большей части христианского мира, сжал кулаки в бессильной злобе. Пальцы его от напряжения и едва сдерживаемой ярости побелели, словно у покойника, губы дрогнули. Император набычился, меча молнии из-под кустистых бровей. Однако Григорий IX не убоялся гнева и злобы мирского владыки.

– На колени! – воскликнул понтифик, устремив к небу костистый, сухой кулак. И хотя папа уже пребывал в почтенном возрасте, здесь и сейчас как будто сам Господь осенил его своей дланью. Взор старческих глаз пылал священным, не мира сего огнем. Не просто князь церкви, но сама Церковь, единственно верная и благочестивая, встала ныне против короля-отступника, что позволил себе умалить силу Дома Господнего.

– На колени, несчастный! – прогремел нечеловечески прекрасный и грозный глас Григория. Яростный ветер налетел на короля, рванул за вызывающе роскошное одеяние бесплотными когтями, словно сам сатана примеривался к душе великого грешника. Седые волосы растрепались и обвисли, будто водоросли на лице утопленника. Взгляды папы и короля скрестились, подобно мечам. Однако первый клинок был выкован из стали бесконечной любви к Господу, в горниле послушания и верности, а закален всей жизнью понтифика, принесенной в дар великому служению. На второй же пошло железо негодное, суетного мира сего, изъеденное раковинами тщеславия и кислотой скверноверия. И слабое уступило сильному.