— Что же ты после Нового года? На праздник бы поехала.

— На праздник своих ртов много, теперь подъели — везу проведать.

Ни обиды, ни досады — естественно, жизненно, так полагалось. С зятем, как водится, отношения натянутые — зять попивал, зато дочка и внучки выходили, с ее слов, прямо золотые. Расписывала гордо, как учатся малые (еще и в музыкальную школу ходят!), и дочка на камвольном комбинате ударница-передовик.

Почувствовав, что нашла благодарного слушателя, понесла — не остановить.

— Недолго баловать осталось — уеду в Германию, кто им гостинца свезет, если только за нами не потянутся.

— В какую такую Германию?

Буднично, как перечисляла подношения, поведала, что старшая вышла замуж за алтайского немца. (Хороший парень, на все руки мастер, водки в рот не берет!) Его старики уже переселились, нашли работу, зовут к себе — весь немецкий корень двинулся, заодно берут и ее с собой.

— Да что ты там станешь делать?

— Как что — руки на месте, голова цела — не пропадем, чего я хорошего здесь видала?

Честно, открыто, никакой истерики, никакой боязни — она жила семейным долгом.

— Лет десять назад так бы не призналась первому встречному, правда?

— Что было — прошло, — заметила мимоходом и с жаром принялась нахваливать: чего там только нет — холодильники до потолка, стиральные машины, горячая вода, свой домик, — но на полуслове осеклась, посмотрела на Волю спокойно и добавила: — Чем здесь подыхать, лучше там пожить. А младшая подумает-подумает, да и приедет, уговорит своего вахлака. Я их знаю.

Решительность и убежденность подкупали.

— Давай, бабка, бесстрашный ты человек, удачи тебе, — попрощался Чигринцев, ссаживая ее на окраине Нерехты.

Взвалила котомки, нагрузилась, весело сверкнула глазами:

— Спасибо, парень, тебе, тебе удачи!

Медленно, приноравливаясь к тяжести, шагнула раз, другой и пошла, внимательно ставя ноги по скользкой, разбитой тропке через поле к пятиэтажным блочным баракам. Воля долго провожал ее взглядом, но бабка не обернулась — поклажа мешала.

8

В Нерехте все оставалось неизменным. В гостинице, в окошечке администратора, углубясь в дешевый детектив, сидела мать-командирша Раиса. Сонно, нехотя, отработанным жестом протянула бланк, явно его не узнала. Воля молча заполнил. Приняла паспорт, сверила фотографию с оригиналом, но ничего, даже тень не промелькнула на безразличном лице.

— Рая, в который селить? — Из подсобки выглянула Надежда: в том же платьице с идиллическим бантом, стрельнула глазками по постояльцу, но, кажется, тоже не узнала или, стесняясь, виду не подала?

Чигринцев не стал напоминать, ему думалось, что встретят, вспомнят сами. Надежда смутилась от его пристального взгляда, опустила глазки в пол.

— Давай в четырнадцатый, только прибери сперва, подождет, чай, не господин, не растает, — вынесла приговор Раиса.

— Конечно, я пока пойду прогуляюсь, — кивнул Чигринцев, проводил взглядом Надежду, но та неверно истолковала:

— Вы не волнуйтесь, я мигом! — Мило уже улыбнулась и припустила по коридору, дробно стуча каблучками.

Ночевать в гостинице резко расхотелось. Булыжная мостовая была сплошной лед. Светили тусклые фонари, смеркалось. Редкие горожане шныряли по магазинчикам на площади. Он побрел бездумно вверх, в горку, и скоро оказался у дверей большого купеческого собора. В соборе шла всенощная.

Молящихся собралось мало. Приходской хор старался что есть мочи — регент, пожилой, в толстых очках, губастый и добродушный дедушка, дробно махал ладонью. Батюшка был невероятно толст и одышлив, лицо с заплывшими глазками блестело, словно смазанное маслом, зато дьякон, маленький и худой, напоминал сурового разбойника: округляя рот, он возглашал так громко, что стены тряслись, напрягшиеся шейные жилы вот-вот, казалось, лопнут.

Чигринцев пристроился сбоку, в полумраке. У образа Николая Угодника тлела лампадка да горели две дешевенькие свечечки. Согбенная старушка со строгим лицом прошаркала к нему, не говоря ни слова, протянула поднос — в груде мелочи лежали редкие бумажки. Не глядя, Воля бросил синенькую сторублевку, старушка поклонилась, на выдохе произнесла: «Спаси Господь!» Так же медленно, как появилась, отошла, зашаркала к свечному ларьку.

Около Николиной иконы на стене висела фанерная коробочка под замком — сбор пожертвований на реставрацию. Никто за ним не следил — молящиеся были обращены взорами к алтарю. Он вынул оставшиеся княжнинские доллары, скоренько затолкал в копилку, не крестя лба, фланирующей походкой покинул храм.

Совсем стемнело и резко похолодало. Над городом зависла полная большая луна. Он спустился к гостинице, но заходить внутрь не стал, прогрел двигатель, врубил ближний свет, медленно покатил по улице в сторону московской трассы.