Имена на поверке
вернуться

Смоленский Борис Моисеевич
Шрифт:

Строители

Мы жаркою беседой согревались, Мы папиросным дымом одевались И у «буржуйки» сиживали так. Покой до боли был невероятен. А дым Отечества и сладок и приятен, Окутавший наш проливной барак. Он сбит в осенней непогоде вязкой С обычной романтической завязкой — В лесу, в дождях, в надежде и дыму. Я потому об этом вспоминаю, Что лучшего я времени не знаю, По силе чувства равного тому. Какое это было время, дети! Мы жили в тьме и вместе с тем на свете, На холоде у яростных костров, Мы спали под открытым небом, в доме, В кабине экскаватора и громе Стрекочущих машин и тракторов. Мы по утрам хлебали суп из сечки, Приветливо дымящийся на печке, И были этим сыты до зари. Мы думали о вредности излишеств, Роскошнее не ведали из пиршеств, Как с чаем подслащенным сухари. А на работе? Что там только было! Я помню наши первые стропила. С каким трудом их взвили к небесам! Главинж нам лично чертежи преподал, Прораб возился ночь с водопроводом, Начальник за гвоздями бегал сам. Когда фундамент первый заложили, От счастья замерли, а впрочем, жили Невероятно гордые собой. Мы день кончали песней, как молитвой, Работу нашу называли битвой. И вправду, разве это был не бой?! Я не могу вам передать эпохи, Нужны не те слова, а эти плохи, Я лучше случай расскажу один. Пришел сентябрь — в округе первый медник, Надел он свой протравленный передник, В его руках паяльник заходил. Леса покрылись красным, медным цветом, Последняя гроза прощалась с летом, Стремительнее двигалась вода, Пришпоренная утренником стылым — Предвестником холодным и постылым Несущего оцепененье льда. А тут еще нагрянул дождь-подстега, Рекою стала главная дорога, Тогда и ночь неслышно подошла. Мы спать легли. Нам снилось, как героям, Что наш завод уже давно построен, Что перед солнцем отступила мгла. Нас разбудил нежданно чей-то окрик, Мы поднялись. Стоит начальник. Мокрый, Командует: «Все на плотину, марш!» Мы первые минуты не хотели Покинуть наши теплые постели, Потом вскочили: «Ведь начальник наш!» Как мы за ним стремительно бежали, Как в эту ночь заметно возмужали, Готовые погибнуть, но помочь! Вода в плотину бешено вгрызалась, Всю вражескую ненависть, казалось, Она в себя вобрала в эту ночь. К утру, измотанные трудным боем С водою ледяной и голубою, Мы вышли победителем ее. Белье сухое показалось негой, Барак знакомый — сладостным ночлегом, Геройской славой — наше бытие.

Нижний Тагил, 1937 г.

Орджоникидзе в Тагиле

Над городом Тагилом, почернелым От копоти, заботы и огня, Возник Серго, Своим дыханьем смелым Строителям ближайшая родня. Он шел в забои на горе Высокой — И горы расступились перед ним; Он поднимался на Шихан, где сокол Кичился одиночеством своим. Мы шли вослед торжественно и гордо И вместе с ним, взглянув на рудники, Увидели живой набросок города Из-под его приподнятой руки. Но то не старый был, не деревянный, Приземистый, оглохший и слепой, Не город-миф, а мир обетованный, Живой, как песня: подтяни и пой! И мы тянули! В бури и метели Смерзались губы, слушаясь едва. Но мы работали и песни пели, Мы выпевали радости слова! Мы их лепили, строили, строгали И город-песню создали из них. На площади — в граните и металле — Орджоникидзе памятник возник.

Москва, 1938 г.

Вдохновение

Пришло оно. Свободно и покорно Ложатся строчки… Так растет листва, Так дышит соловей, Так звуки льет валторна, Так бьют ключи, Так стынет синева. Его огонь и силу торопитесь Вложить в дела. Когда оно уйдет, Почувствуешь, что ты ослепший живописец, Оглохший музыкант, низвергнутый пилот.

Москва, 1934 г.

Тагил

Меня влечет опять туда — в Тагил, Где мерзли мы, где грелись у «буржуйки», Где падал я и, набираясь сил, Сквозь вьюгу шел в своей худой тужурке. Он в час тревоги твердый, как металл, А в дни веселья Песнями встревожен. Я в этом трудном городе мечтал Характером стать на него похожим.

Москва, 1937 г.

Павел Винтман [1]

Беззвучная симфония

Короткий гром — глухой обвал. Рожденье света и озона. Далеких молний карнавал Над четко-черным горизонтом. Родиться, вспыхнуть, осветить. Исчезнуть, не видав рассвета… Так гаснут молнии в степи, Так гибнут звезды и поэты.

1

Уточнение: Павел — Винтман Павел Ильич; (1918–1942). — прим. верст.

«Ветер юности, ветер странствий…»

Ветер юности, ветер странствий, Я люблю тебя, я люблю! Оттого и готов я «здравствуй!» Крикнуть каждому кораблю. Я и сам ведь корабль. Недаром Немила мне земная гладь И подруга моя, как парус, Высока, и чиста, и светла. И недаром, из песен вырван, Книгу наших путей открыв, Он стоит на крутом обрыве, Романтический город Киев.

1939 год

Весенняя сорвала буря Повестки серенький листок. Забудет девушка, забудет — Уехал парень на Восток. Друзья прощаются внезапно. Сырая ночь. Вокзал. Вагон. И это значит: снова Запад Огнем и кровью обагрен. Снег перестал и снова начал Напоминая седину. Уехал сын. Уехал мальчик В чужую Севера страну. Да будет вечно перед нами, Как данный в юности обет, Год, полыхающий как пламя Разлук, походов и побед!

«Вчера был бой, и завтра будет бой…»

Вчера был бой, и завтра будет бой (Святая цель оправдывает средства). Пусть скомкан мир прозрачно-голубой, Забыт покой, разбито детство, А нам осталось — всюду и везде — Бои, победы, жаркий хмель азарта… Вчера был день, и завтра будет день. Мы — только ночь между вчера и завтра.

«Романтика седых ночей…»

Романтика седых ночей, Романтика солдатских щей, Колес неровный перебой, За мной, романтика, за мной! Пусть хлеб солдата черств и груб, Пускай суров заплечный груз, Жесток подъем, свиреп отбой, — За мной, романтика, за мной!