Грюнд решил, что лучше всего послать к гондолам Хайнера.

— Вы уверены, что это необходимо? — спросил Ноль-без-палочки, сглатывая слюну.

— Хватит болтать! — отрезал Грюнд.

Хайнер открыл люк и начал спускаться по трапу, который раскачивался на сильном ветру. Грюнд и Эрнст наблюдали за ним. Едва заглянув под кожух мотора, он торопливо вскарабкался обратно.

— Там кто-то есть! — заорал он.

Макс Грюнд с торжествующим видом взглянул на Эрнста.

— Вот видите, мы не зря старались!

Вблизи шум работавшего двигателя заглушал все звуки.

— Я не слышу, что вы говорите! — крикнул Эрнст.

— Он там кого-то обнаружил!

— Ну, естественно.

— Я сказал, что в гондоле кто-то прячется!

— А я вам повторяю, что это вполне естественно!

— Что это значит?

— Конечно, там кто-то находится; вы же понимаете, что двигатели нельзя оставлять без присмотра!

У Макса Грюнда перекосилось лицо. Эрнст продолжал объяснять:

— К каждому двигателю приставлены два механика для наблюдения за его работой, они дежурят там круглые сутки, сменяя друг друга. Таким образом, мы везем с собой десять механиков —, целую кучу нелегалов. То-то ваши хозяева обрадуются!

Разъяренный Ноль крикнул Нолю-без-Палочки:

— Обыщите гондолу и велите механику показаться!

Его помощник опять спустился по трапу, а еще через несколько секунд полицейский Грюнд увидел перед собой улыбающееся лицо номера 47 — Ойгена Бентеле, бывшего сотрудника фирмы «Майбах», а с 1931 года — бортового механика цеппелина. Кроме обслуживающего персонала, гестаповцы никого не обнаружили ни в этой гондоле, ни в четырех остальных; зато из-за оглушительного рева двигателя у полицейского Хайнера еще много часов жужжали в ушах маленькие портативные моторчики — единственное вознаграждение за все его труды.

А в пассажирской кают-компании было спокойно и уютно. Одни читали, другие — их было большинство — смотрели в окна. Остальные играли в карты. Толстяк-певец храпел, развалившись в кресле. В салоне царило приятное тепло, и дамы просто накинули на платья легкие шали. Один глуховатый француз сетовал на то, что его партнеры по игре то и дело встают, чтобы полюбоваться из окна панорамой.

— Тоже мне туристы, — бурчал он.

А панорама, нужно сказать, была великолепной. Слева от дирижабля вставало бледное, словно припудренное инеем, солнце. Над заснеженными горными вершинами вздымался розоватый туман. Цеппелин как будто играл в плавную чехарду с острыми пиками и ущельями. А вдали высился Монблан, бдительно охранявший свое белоснежное стадо.

— Боже мой! — воскликнул старик с эспаньолкой, зачарованно глядя в окно. — Какое чудо! Просто не верится!

Певец у него за спиной открыл глаза и зевнул. Встав с кресла, он тоже посмотрел в окно, однако не вниз, а в сторону кормы цеппелина, вернее, той страны, откуда тот взлетел. Когда через несколько мгновений старик встретился с ним взглядом, ему показалось, что коммерсант плачет.

— Вы… Вам нехорошо?

Немец вздрогнул.

— Кому — мне?

— У вас слезы на глазах.

Певец расхохотался.

— Да я просто спал как сурок и еще не прочухался, вот и все! Погодите, сейчас приду в норму.

Он вытер платком глаза и сказал:

— Кстати, о сурках: вам известно, что в берлинском зоопарке…

И толстяк начал рассказывать смешную историю о встрече пингвина с сурком, намеренно повышая голос, чтобы его услыхал даже глуховатый игрок в бридж, однако вместо смеха вызвал у публики только усталые вздохи.

В полдень дирижабль уже летел над Флоренцией.

Эккенер вошел в кают-компанию.

Кубис накрывал столы к обеду. Внизу, под ними, блестели на солнце крыши Тосканы. Метрдотель отворил окно и поставил на граммофон пластинку с мелодичным вальсом. Почти все пассажиры еще сидели в своих каютах.

Миновав горы, цеппелин пошел на крейсерской — трехсотметровой — высоте, то есть достаточно близко к земле, так что можно было услышать восторженные крики детей на площадях или колокольный перезвон и увидеть флорентийцев, выбегающих из домов, чтобы полюбоваться воздушным кораблем.

Это зрелище сопровождалось чудесной музыкой, льющейся из граммофона.

Эккенер стоял на пороге. Его мучило несоответствие между благолепием, царившим в салоне, и страхом, который терзал его с самого утра. Он был уверен, что Ванго найдут. Но как предупредить беглеца о том, что ему грозит опасность?

— Кубис…

— Слушаю, командир.

— Скажите этим двум полицейским, что они могут обедать здесь, вместе с пассажирами.

Метрдотель кивнул.

Эккенер хотел выиграть время. Ведь он сам подал Ванго эту идею — спрятаться в цеппелине. Но теперь это грозило юноше роковым исходом. Как только Ванго обнаружат, его сейчас же передадут французской полиции, а та признает в нем беглеца.