В. М. Луканин оказал сильное влияние и на мое отношение к Мусоргскому, который сделался одним из самых любимых моих композиторов. У Луканина все пели Мусоргского. Обязательно. Причем он сразу же предупреждал, что оперные отрывки из его произведений нам следует изучать в редакции П. А. Ламма. Это было непривычно — мы чаще слышали Мусоргского в версии Римского-Корсакова. Правда, в то время когда я учился в Ленинградской консерватории, на сцене Театра оперы и балета имени С. М. Кирова «Борис Годунов» и «Хованщина» шли в инструментовке Д. Д. Шостаковича.

Василий Михайлович раскрывал перед нами необыкновенную красоту подлинной музыки великого композитора. И мне очень приятно, что белый рояль фирмы «Шредер» из кабинета Василия Михайловича, у которого все мы, ученики, пели, когда он занимался дома, рояль, много лет служивший ему верой и правдой, сейчас находится в Доме-музее М. П. Мусоргского в Кареве-Наумове на Псковщине. После смерти жены Василия Михайловича Анны Павловны ее сестра, Софья Павловна Калужская, подарила рояль музею. В этом я вижу не только доброту Софьи Павловны, но и некий символ того, какое огромное влияние оказывала и оказывает музыка Мусоргского на формирование певцов отечественной вокальной школы, и ту трогательную любовь, которую всегда испытывали наши певцы к творчеству гениального русского композитора.

Не могу забыть прекрасной традиции, которая существовала у Василия Михайловича: в свой день рождения он собирал дома весь класс. 9 мая — радостный для всех нас день, День Победы, — был и днем его рождения. В этот праздник даже в Ленинграде, обычно не балующем хорошей погодой, всегда, насколько я помню, было ясно и солнечно, не обязательно тепло, но солнечно. Приглашались ученики без жен, потому что квартира у профессора была небольшая и разместиться его многочисленному классу — человек двенадцать плюс концертмейстер — оказывалось трудно. Исключение он делал только для моей жены, к которой неизменно относился очень тепло.

На следующий день, 10 мая, он собирал своих родственников, друзей, но первый отводился для студентов. Эти встречи вспоминаются сейчас как одни из самых прекрасных в нашей студенческой жизни, потому что мы были молоды, потому что уже по-настоящему чувствовалась весна и наш любимый педагог был бодрее, веселее, моложе, чем обычно. Само общение, по-студенчески непринужденное, прекрасно сказывалось на дальнейших занятиях, поскольку человеческий контакт немаловажен для правильных и плодотворных взаимоотношений ученика и педагога.

Наш педагог не отставал от нас, веселье царило в его доме. Окна были открыты, доносилась музыка из Московского парка Победы. За столом было много шуток, споров, рассказов, воспоминаний, бесед о музыке, об искусстве вообще, о жизни. Мы не пели, но так или иначе все разговоры велись вокруг нашего общего любимого дела. В один из таких дней, когда я был студентом первого курса, я впервые побывал у Василия Михайловича на дне рождения и познакомился с рецензиями на его выступления в различных городах нашей страны и за границей. Сам он никогда не говорил о своих артистических успехах, но концертмейстер класса Ольга Ивановна Слепнева подвела меня к книжному шкафу, достала альбом, в котором были собраны рецензии, и, боясь, как бы Василий Михайлович не заметил, показала их мне. Я тогда узнал о триумфальных выступлениях моего учителя, о чем он не считал нужным говорить.

Когда я учился в консерватории, у меня было два основных учителя пения — Василий Михайлович Луканин и Федор Иванович Шаляпин, который всем оставленным после себя: грамзаписями и книгами, фотографиями и картинами, запечатлевшими его роли, кинофильмами и легендами о нем — безусловно влияет на человека, желающего научиться пению. Мне запомнились рассказы моего педагога о Шаляпине. Василий Михайлович исполнял в Народном доме роль Пимена, а Шаляпин в тех же спектаклях — Бориса. У Луканина никогда не было этакого пустого хвастовства: «Я пел с Шаляпиным». Он говорил просто: «Шаляпин был тогда в расцвете славы, а я — молодым певцом, и я всегда стоял за кулисами, и слушал, смотрел, наблюдал, как великий артист творит свой образ». Много интересного он рассказывал о том, как Шаляпин играл, пел, причем чувствовалось, что он подметил все профессиональные хитрости артиста. В частности, он говорил, что если Шаляпин был не в голосе — не особенно звучали верхние ноты, — то «верхушку» он брал очень осторожно и коротко, зато следующие за ней более низкие ноты разворачивал во всю мощь, с полным блеском, и у публики оставалось впечатление, что Шаляпин блестяще спел верхнюю ноту.

Во время занятий Луканин делал между упражнениями небольшие паузы, буквально секунд двадцать: «Отдохните немножко», — говорил он и занимал паузы разговорами: что-то спрашивал, о чем-то рассказывал — все коротко, быстро. Это позволяло установить контакт и поддерживать его в течение всего урока. Я тоже следую такому обычаю в своей педагогической работе.

Во время Великой Отечественной войны Василий Михайлович не раз выезжал на фронт в составе бригад Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова для выступлений перед бойцами. Так описывается один из этих концертов: