Огородик спускался к берегу речушки Иволги, отделяясь от соседних огородов не плетнем, а высокой сухой крапивой, от корневищ которой уже тянулись молодые побеги.

Чудин и Матреша старательно пололи грядки ранних помидоров; на кустах виднелась сизоватая завязь.

— Вот где основной прокорм, — как бы мимоходом кинул реплику Астафьев.

Аким Морев уловил смысл этих слов и посмотрел на соседние огородики, квадратами примкнувшие друг к другу. На них тоже копошились люди. Огородики обработаны старательно и даже красиво.

«Значит, люди умеют работать, — заключил Аким Морев. — Значит, здесь основной прокорм? Но ведь эти лоскутья земли принадлежат не колхозу, а каждому из них, то есть тут своеобразное индивидуальное владение. Социалистические производственные отношения — это в первую очередь коллективизм в труде. А какой же тут коллективизм?»

Матреша, женщина моложавая, небольшого роста и вся какая-то округленная, выпрямилась. Она взъерошилась, как птица, защищающая птенца, и кинулась навстречу незваным гостям, звонко выкрикивая:

— К властям? В правление ступайте.

— Нет, мы к Якову Ермолаевичу. Ты уж, Матреша, даже и меня не признаешь, — проговорил Астафьев, обходя расхохлившуюся Матрешу.

— Его дома нет, — хриповато, не разгибаясь и из-под низу всматриваясь в пришедших, грубовато произнес Яков Чудин и склонился еще ниже. Казалось, что, если бы это было возможно, он скрылся бы, как букашка, в кусте помидоров.

— Вот до чего дошел: от доброжелателей прячешься! — И Астафьев шагнул к Чудину, говоря: — Мы с хорошим к вам заехали.

Да, вот так, «с поломанной душой», по его собственному выражению, и живет Яков Чудин. О чем ни спрашивал его Аким Морев, бывший учитель отвечал неопределенно, туманно и только на прощание с великой тоской произнес:

— Мне бы теплое слово от партии.

Акиму Мореву, пока он слушал рассказ Елизаветы Лукиничны о Чудине, казалось, что учитель еще молод. А теперь он видел: стоит перед ним согбенный человек с выцветшим, морщинистым лицом, левая щека дрожит, а от переносья кверху, через весь лоб, легла складка, похожая на рубец.

— Что у него… лоб-то? — спросил Аким Морев, когда машина выскочила из села.

— В плену фашисты пытали: опутали голову цепью и сжимали до тех пор, пока череп не затрещал.

— И не сдался?

— Не сдался!

— Значит, человек с металлом в груди… а тут Гаранины загоняют его на край пропасти, — проговорил Аким Морев, не отнимая от колен напряженных кулаков. Глядя куда-то потемневшими глазами, он думал: «Но как же мы-то? Мы-то как допустили до этого? В государстве, где все строится для честного человека, во имя человека, Чудина столкнули в яму?! Целый колхоз столкнули в яму? Что же это такое?»

Побывав в ряде колхозов Раздолинского района и во многих местах найдя то же, что и в колхозе «Партизан», Аким Морев и Астафьев вечером прибыли в районное село Раздолье. Было уже поздно. Сторож, сидящий при входе в здание райкома партии, сказал:

— Ростовцев? Марк Маркович? Лекцию пошел преподавать во Дворце культуры. Актив колхозный со всех концов созвал. Актив, значит. Как есть весь приход.

— О чем лекция-то, дедушка? — спросил Астафьев.

— О переходе, — свертывая козью ножку, ответил сторож и поднял на Астафьева смеющиеся глаза. — Все переходим и переходим: оттуда — сюда, отселе — туда. Все переходим… а годики летят. Я вот в колхоз-то, помню, ворвался… ядрен был… а теперь гляди чего — мочалка.

— А где же дворец?

— Рядом. Я сейчас запру райком и тоже во дворец перейду. Все переходим и переходим. Вот как!

Морев и Астафьев вошли в зал, когда лекция уже читалась. Они присели в последнем ряду, никем не примеченные, и стали вслушиваться.

Ростовцев был в черном чистеньком костюме, в белой рубашке, с аккуратно подвязанным галстуком, весь, казалось, только что отутюженный. Руки у него бледно-белые, с тонкими пальцами. Костюм разительно выделял его среди слушателей, одетых непритязательно. В обкоме Ростовцев считался аккуратистом: на каждый запрос отвечал пунктуально, обязательно ссылаясь на «исходящий». А в народе его звали Прекрасным стату;'ем. Сейчас лекцию он читал на тему о постепенном переходе от социализма к коммунизму, пересыпая ее цитатами, и люди слушали с большим вниманием.

Вдруг колхозник, сидящий впереди, повернулся и сказал другому колхознику, соседу Акима Морева:

— Слышь, Степан? Хорошо-о-о. Куда мы махнули! Индустрия-то какая у нас, транспорт, авиация! Гидроузлы какие строим! А хлеба! Вон сколько собрали. А? Слушаю, и душа радуется: сила мы. — И снова принялся слушать Ростовцева, но вскоре опять повернулся к соседу, шепча: — Степа! Радуюсь я общему успеху и в тот же миг думаю: «А где же мы? Чем бы я стал кормить ребятишек, ежели бы моя жена по осень не собрала с огорода семьдесят восемь тыкв?»