Амалия только мило улыбалась, пропуская мимо ушей намеки как на то, что ей предстоит выйти замуж за ребенка, так и на то, что будущий супруг чуть ли не сумасшедший.

Хотя о том, что с разумом принца Октавия все в порядке, знали уже все при дворе, многие продолжали злословить по старой памяти, пока наконец король Вильгельм не заступился за сына, отправив очередного остряка на полгода в ссылку.

В первых числах июня Амалия поняла что, кажется, влюбилась. Она не собиралась ничего предпринимать, это казалось ей несправедливым по отношению к Октавию.

Но и отказать себе в лишнем танце или прогулке по саду с Мишелем Ламетри она не могла. Октавий к этому относился совершенно равнодушно. То ли потому, что был еще совсем мальчишкой, то ли потому, как Амалия вскоре стала догадываться, что женщины вообще мало интересовали его.

Октавий носился с каким-то прожектами, переписывался с Вольтером и Руссо, даже, кажется, что-то сам писал... Амалию мало все это занимало в те времена, а теперь она понимала, что зря.

Кронпринц постоянно общался с придворными, находящимися на грани опалы, с людьми, придерживающихся мнения, противоположного королевскому по любому вопросу.

Иногда они предпринимали поездки в соседние деревни и города, королю докладывали, что он общается со всяким отребье.

Вильгельм хмыкал, жевал ус и спрашивал:

– Пьет? Заваливает девок?

Нет, отвечали ему, старается помочь.

– Перерастет, - обычно коротко отвечал Вильгельм.

С Ламетри Октавий позже даже сошелся, - любому подростку, будь он даже наследным принцем, льстит внимание старших.

Амалия пропустила начало катастрофы, не смогла повлиять на своего прекраснодушного, но молодого и наивного жениха до того, как он вляпался в заговор, а потом уже было поздно.

Все началось с того, что в соседнем с Мон-Бижу городке начались волнения. Полиция подавила волнения за пол дня, но королю этого показалось мало. Он велел повесить каждого пятого мужчину в городе, в назидание остальным.

Город был небольшим, да и полиция не стала в точности исполнять королевский приказ - но, все же сорок мужчин набралось.

На главной площади городка соорудили два помоста - один с пятью виселицами в ряд, другой - для его величества, и прочих господ.

И селяне, согнанные сюда полицией, и городской люд, отшатнулись прочь, когда из оцепленной кареты вышел король с сыном и своими вечными спутниками: маркизом Ламетри и безымянным астрологом.

Король поднялся на помост, громко произнес:

– Начинайте!

И опустился в кресло, оббитое алым бархатом.

Кто-то прикоснулся к его руке. Правитель недовольно посмотрел в ту сторону - это почтительно кланялся старый астролог.

– В чем дело?

– Ваше величество, неужели вы позволите этим смердам умереть просто так? Без, так сказать, поучения; ведь не все знают, за что они подвергаются казни. Кому нужны неверные мысли о правосудии короля?

Затем он наклонился к самому уху короля, шепнул:

– Позвольте произнести эту речь вашему сыну. Его слишком полюбили в этих краях.

Вильгельм и сгорбленный, седовласый астролог обменялись одинаковыми мрачными улыбками.

Маркиз Ламетри сунул в руки Октавия записку с текстом. Октавий так и не запомнил, что там было написано.

...Толпа выслушала кронпринца молча, только выли собаки в подворотне. Взгляды всех были прикованы к помосту с виселицами. Взгляды всех были прикованы к помосту с пленниками. Почти всех.

Астролог и король смотрели на принца, который закончил свою короткую речь, прочитанную механически.

Октавий стоял с опущенными руками, его голова была чуть приподнята, и глаза смотрели в небо. Похоже, он молился, но кому, как и король и астролог знают- люди не молятся с таким выражением лица. С таким выражением лица проклинают.

Это переполнило чашу терпения Октавия, и он ввязался в заговор. Заговор, как и следовало ожидать провалился. Арестовали Октавия, и многих других молодых людей.