Афанасий сжал плечо школьного друга.

— Спасибо за поддержку. Позвоню им из Воркуты.

В Воркуту прибыли в пять часов вечера по местному времени. Воркутинский пассажирский аэропорт последние годы мог принимать самолёты почти всех типов, даже такие, как «Боинг-747» или «Аэробус-350», но «Ил-96» с командой Афанасия посадили на поле военного аэродрома, который попал в программу восстановления северных аэропортов, разрушенных «реорганизацией» российской армии бывшим министром обороны Сердюковым, и получил современную взлётную полосу, способную принимать тяжёлые военные транспортники.

Пока самолёт заправляли, Афанасий выслушал лекцию капитана Ширяева, подсевшего к ним отдохнуть, о местности и о городе Воркуте, в котором он жил какое-то время.

Город располагался на реке Воркуте — первоначальное название реки было Варкута-яха, что переводилось с ненецкого как «река, изобилующая медведями», — в зоне вечной мерзлоты и считался третьим по численности населения городом в мире, расположенным за Полярным кругом.

По рассказу Ширяева, Воркута была основана геологами как посёлок в Большеземельской тундре в начале тысяча девятьсот тридцатого года, вошла в состав Коми АССР и благополучно дожила до двадцать первого века.

— Да, здесь был один из крупнейших лагерей СССР — Воркутлаг, — говорил капитан возбуждённо, — да, до конца восьмидесятых он оставался местом ссылки, но теперь это неплохой современный городок на Севере, где есть и свой угольный музей, и оперный театр, и киносервис. Если с конца прошлого века народ отсюда убегал, то сейчас…

— Почему убегал? — перебил Ширяева Афанасий.

— В районе Воркуты проводили подземные ядерные взрывы, стала нарастать заболеваемость злокачественными опухолями.

— Зачем взрывали? Неужели и там был полигон?

— Нет, всего лишь зондировали угольные пласты, а через двадцать лет зараженная вода нашла выходы к реке.

— Откуда тебе это известно?

— Мой папа отсюда родом, можно сказать, — криво ухмыльнулся Ширяев.

— Он же грузин… то есть, я хотел сказать, как он здесь оказался?

Ширяев улыбнулся шире.

— Он сидел здесь, в Воркутлаге, девять лет.

Афанасий невольно покачал головой.

— Как судьба распоряжается людьми.

— Вы обо мне или об отце?

— О тебе.

Капитан поморгал, улыбка его полиняла.

— Меня бабки да дедки по маминой линии воспитывали, она из здешних мест, работала в зоне, вышла за отца… Я вырос здесь, потом переехал в Екатеринбург, учился в лицее, в радиоинституте, там военная кафедра, я ушёл служить, работал в Калининградском метеоцентре.

— Шалва, — послышался голос Ривкина.

— Иду, — поднялся Ширяев. — Всё путём, командир, мне на судьбу грех жаловаться, но ты должен знать, с кем службу мотаешь.

— Что с отцом? Выпустили?

— Похоронили здесь, на зоне, убийц на воле не хоронили. Сорок шесть лет мужику было, а сел за то, что вступился за девушку и зарезал двоих отморозков. Но он тоже не сам выбирал свою судьбу.

— Он классный инженер, — посмотрел вслед капитану Олег. — Лучший оператор «Тополей», потому его и включили в состав группы.

— Какое отношение он имеет к диагностике ионосферы?

— А он и не должен заниматься ионосферой, его епархия — установка с излучателем, а тут ему равных мало.

— Товарищ майор, — высунулся из пилотской кабины командир самолёта, — заправились, можем взлетать.

— Поехали, — встрепенулся Афанасий. — Идём к морю Лаптевых, потом к границе льдов.

— Часа три лететь.

— Вам и штурвал в руки, а мы будем стирать грань.

— Какую грань? — не понял лётчик.

— Между умственным и физическим бездельем.

Лётчик улыбнулся, исчез.

Самолёт заворчал двигателями.

Проснулся Дохлый, разлепил глаза.

— Прилетели?

— Сон плохой приснился? — участливо спросил сержант Бугаев.

— Ничего не снилось. — Марин осоловело посмотрел в иллюминатор. — Где это мы?

— Воркута.

— А-а… — Сержант устроился в кресле поудобней и снова закрыл глаза. Спать он мог сутками.

Взлетели, повернули на северо-восток.

Самолёт через иллюминаторы слева пронзили густые потоки оранжевого света солнца, облизывающего северо-западный горизонт.

В городах срединной России наступил вечер, но здесь, за Полярным кругом, по-прежнему царил день, подаренный человеку природой, хотя он — человек — так и не научился ценить такие подарки.