Голос его невыразителен. Он кладет на ковер новый мяч.

Удар клюшкой.

Отлично.

Удивленный, недоверчивый, я смотрю на этот жалкий турнир, у него в руке невообразимым чудом появляется третий мяч. Меня поедают муравьи. Будто взрыв, из меня вырывается протест.

— Ради Бога! Вы говорили, что нельзя терять время!

Он повернулся ко мне и любезно улыбнулся.

— Вы, кажется, забыли, Пит? Это святая пятница.

— И что дальше?

— Ах, пятница, пятница! Всего лишь Три года, а вы не помните, что это за день для меня? День игры в гольф, Питер. Шесть дней в неделю, включая и соблазнительный солнечный уик-энд, клиенты выплескивают свои неврозы в мои всевнемлющие уши. Но пятница, Питер, день отдыха для моей клиентуры, а для меня сейчас еще и время чаепития. Ну что? Теперь вы вспоминаете?

Да, я припоминаю. Пятница. Ник возвращается из школы, чтобы провести уик-энд со мной. Он приходит в три тридцать, у него свой ключ, он входит в квартиру, идет в гостевую комнату, чтобы снять куртку и галстук, а затем непременно заходит в ванную комнату. А там труп женщины, кровь, револьвер…

— Вы что-то побледнели, друг мой, — заметил психиатр.

— Я должен уйти. Мне необходимо попасть домой до прихода Ника.

— Невозможно.

— И это говорите вы!

Я хочу подняться, пытаюсь оторваться от стула, но не способен на это. Кресло слишком гостеприимно. Я сражаюсь, борюсь, делаю неимоверные усилия и чувствую, как по лбу течет пот. Врач наблюдает за мной с фальшиво сочувствующим видом, да еще ободряет меня.

— Отлично. Сделайте еще небольшое усилие. Вот так. Ну же! Ах, что за невезение. Еще разок.

Я даже не злюсь на него. У него действительно вид человека, старающегося помочь мне, успокоить, не давить на меня. Ирвин Гольд, со своей стороны, кажется, забавляется моими безуспешными попытками.

— Вы слышали, чемпион? Ну же, еще небольшое усилие! Поднимитесь же! Что с вами происходит?

Я делаю последний безнадежный рывок, и возникает впечатление, что разрываются все мышцы. Напрасно. Я бессильно разваливаюсь в кресле.

— Вы видите? — говорит герр доктор. — Это невозможно.

— Что вы со мной сделали? Что за наркотик вы использовали?

— Отнюдь, мой друг.

— Гипноз? Да, нет? Вы загипнотизировали меня?

— Называйте это как хотите. Факт в том, что вы не сможете увильнуть от этих слушаний до тех пор, пока не будут воссозданы все обстоятельства вашей жизни. Если бы не мои усилия, то, как вы заметили недавно, этот процесс пошел бы по другому руслу. Точно, Пит. А это означает, что он не сможет завершиться прежде, чем вы всё скажете присяжным заседателям.

— Называя имена, — добавил Гольд.

— Объясняя причину ваших действий, — прибавил доктор.

— Имя этой женщины, — продолжил Гольд, — Ну же, Хаббен. Скажите его нам! Вы просто заставляете нас попусту терять время. Боже, а мне еще нужно сделать столько важных вещей!

— Например, подружиться с Ником…

— Ему нужен будет товарищ, если не станет вас, Хаббен. Даже больше чем товарищ — отец вроде меня. И не стоит возражать, что я не способен быть им. И не тычьте мне в нос своими футбольными способностями. Просто у мамы вашего сына есть человек, который полностью удовлетворяет ее в постели все семь дней в неделю, три недели в месяц. Не считая утра в субботу и воскресенье. Признайте это. Он и есть образец отца, в котором так нуждается ваш сын, не так ли?

Август месяц в Майами похож на жаровню, и это наиболее душные дни лета. По обоюдному согласию прежде, чем окунуться в океан, я должен пройти по Фледжер-стрит с моей сестрой, чтобы зайти к дантисту. Стояла жара. Парилась даже моя сестра, у которой всегда такой вид, будто она вылезла из холодильника. Дважды она была вынуждена остановиться, протереть очки и смахнуть капельки пота. Она задыхалась.

Но мы не можем обойти стороной дантиста. Каникулы заканчиваются через пятнадцать дней, а за две недели до возвращения в школу мы с Лили обязаны посетить доктора Марджа, чтобы проверить и запломбировать зубы с помощью тончайших инструментов, причиняющих боль до мозга костей. Ужасную боль. Пусть Лили вскоре исполнится семнадцать, она на год старше меня, это мне приходится тянуть ее, повторяя при этом:

— Чего ты так боишься! Не убьет он тебя!

Мы пересекаем Фледжер-стрит и уже готовы ступить на тротуар, когда нас подрезает машина и мне приходится отскочить, чтобы увернуться от нее. Жара, перспектива мучений и еще это — слишком много сразу. Я оборачиваюсь, чтобы обругать водителя, как вдруг узнаю машину. Сомнений нет. Это «бьюик» моего отца, проданный пару месяцев назад, чтобы купить «паккард» и поразить им наш квартал. Тот самый голубой «бьюик», я уверен, с той же Никой на крышке радиатора, установленной нашим механиком, та же самая отметина на правом заднем крыле, сделанная мной ранним утром, когда я, в одиночку прокатившись вокруг дома, въезжал в гараж и задел его ворота. Моя мать упала в обморок, узнав, что я совсем один вел машину. Отец, как я полагаю, втайне восхищался моей отвагой, но тем не менее наградил меня парой затрещин.

Я удивленно повернулся к сестре.

— Что ты скажешь? Посмотри…

Она уже заметила и застыла как вкопанная, с отвисшей челюстью и с вылезшими из орбит глазами за стеклами очков, похожая на карикатуру, изображающую крайнее удивление. У нее перехватило дыхание, затем она выдохнула:

— Это она!

— Она?

Ведшая автомобиль женщина поставила его у тротуара, вышла и закрыла дверцу на ключ. Рыжеватая, со стянутыми в пучок волосами и в такой обтягивающей юбке, что все содержание оказывается на виду, когда она наклоняется застегнуть ремешок на обуви. Прелестная девица. И молодая. Очень молодая. Хорошо сформировавшаяся. Ее округлый зад, обращенный к шоссе, наводит на мысль о трудностях для проезжающих водителей. Некоторые рискуют врезаться, принимаясь глазеть на нее. Я их понимаю. С некоторых пор я возбуждаюсь все чаще и чаще, и хотя меня все меньше провоцируют сильные зрелища, но здесь полная юбка провокации! И мне кажется, что на Фледжер-стрит, самой оживленной артерии Майами, все смотрят на мою восставшую плоть, потому я встал, скрестив ноги, и держался немного сбоку от сестры, чтобы замаскировать бунтующее естество.