Том 2. Стихотворения 1917-1922
вернуться

Хлебников Велимир
Шрифт:

1918

«Ветер – пение…»*

Ветер – пение Кого и о чем? Нетерпение Меча быть мячом. Люди лелеют день смерти, Точно любимый цветок. В струны великих, поверьте, Нынче играет Восток. Быть может, нам новую гордость Волшебник сияющих гор даст, И, многих людей проводник, Я разум одену, как белый ледник.

1918, 1919

Из «Великого Четверга»*

Там люди идут в рощи Молиться – ложе с кем Весною разделить; И пламя глазом божеским На белых старцев нить (Молящиеся мощи) Бросает тень багровую – Веселою дубровою Глазам седых небес Листвой сквозных завес В осинах среброствольных, Прямых и богомольных.

1918

В саду*

Где резкие цветы На черной чаще, Устами истомы Звучащий Там Стоит и [поет] И красен, точно плод, рот. И ты За пеплом снеговым Сидишь немая, Как пламя одинока, Певцу внимая Под тенью дерева. Слова венком плетет Он, темноустый, полуголый. В нем моря стон, И зверя вой, И шум потока, Прекрасен и отважен Над темной чащею куста Весенней вишней рта. И в воздухе блеск ягоды веселый! И смелым заревом глаза его горели. И пальцы рук его – свирели.

1918

Нижний*

Нежный Нижний! – Волгам нужный, Каме и Оке, Нежный Нижний Виден вдалеке Волгам и волку. Ты не выдуман И не книжный Своим видом он. Свидетели з этом: И Волга иволги, Всегда золотая, золотисто-зеленая! И Волга волка, В серые краски влюбленная. Старою сказкою око Скитальца-слепца успокоив, Киев на Волге! Киевский холм на Оке! Киевом глаз успокоив, Старою лютнею стен, В облачной блещешь руке Сказкою, сказкою иволги! Там, где в зеленом железо лугов, – Одуванчиков золото. А с белых высот Мокрые струи берез Хлещут венком в Троицын день. Девичьим хохотом сомкнутых уст Зеленые пели березы. Дряхлые щеки напряг Седоволосый старец времен И, ветхий рукой, дует и дует… В площадь твою вихрем полета имен Усопших, рожденных, женатых, Точно свист однозвучной свирели, Этот полет разумов пыльных или пернатых. <Та> пронеслась сухопутной русалкой По улицам, жаждущим видеть нагое. А этот свечой восковою быть алкает И с гробом одною давно уже сросся ногою. Этот глуп, а тот умен, И в зелени прячутся Из опасения, из опасения. А время дальней Москвою Волгу целует. Но если, Киев на Оке, Тобой стрела Москвы крылата, И та сейчас слететь готова С великой тетивы из серой влаги, Будь перьями стрелы! Ведь синий лук реки – Он мечет города далёко, Холмы венчает крепостями И в бога зелени рассыпанные кудри Вонзать привык булавку старой башни. А под ее стеной зелено-мшистой Схоронить девушку и ведра. И быстрый крик К реке и року И к руке жестокой, Заступ чей земле велел умолкнуть крику В вишнево-сочном рте. Но лук из бурунов, Из бурь, из бора, Из берегов, из брани И избранников, Сплетенный туго, Держал стрелец избы. А Волга из чаш и стаканов В пещеры лилась человека. Катится там со ступени на ступень, Капля за каплей. И после, точно Священник седой на колокольне Или мулла на минарете, На самый конец волоса над смуглым небом Каплею золотою пота Волга солнцу выходит молиться в часы зноя Над потным лицом бурлака. И молится долго Старая Волга И вновь улетает.

1918

Смерть коня*

И даже В продаже Конского мяса Есть «око за око» И вера в пришедшего Спаса. Грубеем И тихо гробеем. Где в кольцах оглобли говею, Падая на земь бьющимся задом, Кониной, Я – белый конь городов С светлым русалочьим взглядом, Невидящим глазом Синим, В черной оглобле и сбруе, Как снежные струи, Я бьюсь. Так упаду Убитым обетом. Паяцы промчатся Ду-ду и ду-ду, А я упаду Убитым обетом. А город, он к каждому солнцу ночному Протянул по язве И по вопросу: разве?

1918, 1919

О свободе*

Вихрем разумным, вихрем единым Все за богиней – туда! Люди крылом лебединым Знамя проносят труда. Жгучи свободы глаза, Пламя в сравнении – холод! Пусть на земле образа! Новых построит их голод… Двинемся, дружные, к песням! Все за свободой – вперед! Станем землею – воскреснем, Каждый потом оживет! Двинемся в путь очарованный, Гулким внимая шагам. Если же боги закованы, Волю дадим и богам!

1918, 1922

Жизнь*

Росу вишневую меча Ты сушишь волосом волнистым. А здесь из смеха палача Приходит тот, чей смех неистов. То черноглазою гадалкой, Многоглагольная, молчишь, А то хохочущей русалкой На бивне мамонта сидишь. Он умер, подымая бивни. Опять на небе виден Хоре. Его живого знали ливни – Теперь он глыба, он замерз. Здесь скачешь ты, нежна, как зной, Среди ножей, светла, как пламя. Здесь облак выстрелов сквозной, Из мертвых рук упало знамя. Здесь ты поток времен убыстрила, Скороговоркой судит плаха. А здесь кровавой жертвой выстрела Ложится жизни черепаха. Здесь красных лебедей заря Сверкает новыми крылами. Там надпись старого царя Засыпана песками. Здесь скачешь вольной кобылицей По семикрылому пути. Здесь машешь алою столицей, Точно последнее «прости».

1918–1919

«Может, я вырос чугунною бабой…»*

Может, я вырос чугунною бабой На степях у неба зрачка. Полны зверей они. Может, письмо я, Бледное, слабое, На чаше других измерений.

<1919>

«О, если б Азия сушила волосами…»*

О, если б Азия сушила волосами Мне лицо золотым и сухим полотенцем, Когда я в студеном купаюсь ручье. Ныне я, скромный пастух, Косу плету из Рейна и Ганга и Хоанхо. И коровий рожок лежит около. Отпиленный рог и с скважиной звонкая трость.

<1919>