– Неожиданно.

– Гектор? Он откуда…

– Частный детектив.

– А, так и думал. Он звонил тебе?

– Можно сказать. Неважно.

– Неважно. А ты? Как ты меня…

– Случайности до сих пор случаются, Джастин.

Каждая фраза натягивает, нагнетает, сгущает напряжение, становилось уже почти темно, но никто не включал свет.

– Джастин.

По тому, как выражение лица Брайана становится отвязно –псевдовеселым, скулы напрягаются, а рот превращается в ровную линию-улыбку, понимаю, он волнуется. Ничего не изменилось…

– …ты окончательно послал испанца?

– Да. Страница оторвана, а маршрут исчез с карты.

– Хорошо. Подожди…

Подходит к бару, наливает мне и себе, залпом выпивает, второй бокал ставит на стол.

– Выслушай… Мне нужно сказать тебе всё, полностью. И это блядь, труднее, чем думал. Начну с конца, я хочу, чтобы мы снова были вместе. Конечно, при условии, что желания совпадают. Джастин, знаю, что скажешь, снова «я хочу»: хочу – оттолкнул, хочу – вернул. Нет. Врал, что не люблю тебя. Врал обоим. Потому что… любил и буду. Врал о перехотел, об одиночке. Казалось, ты отдаляешься, а я остаюсь в прошлой жизни. Вот и решил, тебе будет лучше без меня, чтобы ничего, никто не мешал… Я не мешал. Разыграл комбинацию с Гектором, да, черт возьми, я, наверное, предал тебя. Это первое. Второе. Был убежден, помочь реализоваться могут Груббер-Мастор, Шорт, Гектор. Не я. Поэтому и оттолкнул, ушел, оставил.

Он то ходит по комнате, скрестив руки на груди: два шага вперед, два назад, резкий разворот, то замирает напротив.

– Потребовалось больше полутора лет, чтобы признать, я облажался, ошибся, рехнулся. Ты нужен мне, больше, чем кто-либо в жизни. И да, люблю. Прости. Это все.

Опирается, не глядя, руками на стол. Комната почти черная, не вижу его лица, но то, что не слышу дыхания, гораздо темнее. Он ждет. Я молчу. Верю в искренность? Да. Даже переспрашивать себя не надо – верю, не только этим словам, но и тому, как он говорил чуть раньше, - не сексом после разлуки, а любовью. Брайан… Ты же мне кожу снимаешь этим "прости". Ведь все равно придется сказать. Но несу полный сумбур:

– Брайан, какой же ты дурак. Знаешь, почему поверил тогда? Поверил после всего, что было перед Нью-Йорком, после семи месяцев здесь. Потому что ты был убедителен, а я, блядь, считал тебя уже своим. Да-да, меня увлекал успех, но ты же сам говорил – это цель, помощь, большой шанс… Я верил тебе, Брайан. Верил больше, чем себе. В твоем «я люблю» почему-то услышал и «всегда буду». Я перестал тебя искать, решил, все, нашел. Понимаешь, мне в голову не могло прийти, что ты способен этим врать, не важно, по какой причине. Предал, передал, это не важно, суть в другом - ты снова решал все сам за нас двоих, используя свои методы, которые посчитал правильными.

Он стоит не шевелясь, все больше проваливаясь в ночь, только пятна лица и рук, размытые тяжестью разговора. Больше всего хочу скрыться с ним в этом сумраке, на ощупь раздевать, попадая губами в лицо плечи, грудь. Пытаюсь закончить мысль.

– Брайан, я изменился. И не только из-за тебя, - жизнь… Банально, да? Но она зигзагом выносила в полярные состояния и показывала, как можно существовать самому: где искать, куда падать, откуда подниматься. И мне это понравилось, Брайан. Не хочу врать, только не тебе. Я услышал и простил, потому что понял. Ты - это ты, какой есть, каким был и каким будешь. Можно менять маски, можно проводить модификационные опыты над личностью, заниматься самообманом, но ты всегда будешь Брайаном Кинни, тем, кого я полюбил и кого… Прости меня тоже, во всем, что произошло общая вина, вне зависимости от процента.

Он выходит из темени, обманчивая мягкая грация, кладет руки мне на плечи, дышит в губы:

– Мне не за что прощать. Но ты ведь не закончил?

Сказать то, что должен, почти соприкасаясь лицами? Нет, не могу. Осторожно высвобождаюсь, отхожу к окну.

– Я все еще люблю тебя, Брайан. Не меньше и не больше. Хочу так же, как хотел всегда, с первого дня. Но этого недостаточно, чтобы забыть и начать заново.

– Джастин, мы играем в одни ворота.

– Но разными мячами.

– Я могу играть твоим.

– Своим хочу сам.

– Почти все понятые ошибки можно исправить.

– Не знаю. Твои слова: можно хотеть, однако не факт, что получится.

– Если не пробовать, то…

– Не хочу жить на испытательном полигоне. Исправить, склеить, собрать разбитое можно только тогда, когда под рукой все части, все осколки.

– У меня все.

– А у меня нет. Первый есть, - любовь, да в трещинах от попадания то в печь, то в заморозку, но целый. Второй – желание, невредимый и блестящий. Третий – доверие… Его нет. Верю, что сейчас ты искренен, но не верю в то, что никогда мне не соврешь.

Он подходит, резко разворачивает, прижимает к стене.

– Джастин, не убеждаю забыть, мол, вот херня-то приснилась, и жить как прежде. Но, блядь, почему ты веришь выборочно? Хочешь пафоса? Зачем? Почему, если признаюсь, да, облажался, ты веришь. Когда хочу сказать: не переступлю эту черту, не буду лгать – сомневаешься? В чем разница?