Наверное, со стороны мы смотрелись… забавно. Разъяренный большой Кинни орет сверху на разъяренную маленькую шипящую Ллойд.

– Я против. Не сможешь выставить без согласия.

– Придумай хоть один способ помешать.

– Иск…

– Ха… а что будешь указывать, «унижение чести и достоинства»? Брайан, это искусство.

– Мое тело и мой член.

– Снятые мною.

– Насильно.

– Правда? Кинни, каким зельем я тебя опоила, что ты так раскрыто смотришь в кадр. Заметь, без напряжения.

– Сара, черт возьми, я тебя, в конце концов, придушу.

– Шейку подставить? Понимаю, почему ты завелся. Хочешь, озвучу?

– Нет.

Она права, единственная причина Джастин. Есть договоренность «полгода и один месяц» и я намерен соблюдать ее. Есть его просьба и мое обещание: не давить, не присутствовать, не показываться. Сара сколько угодно может повторять, мол, сделаны до встречи, суть не меняется, это выглядит как проявление слабости, попытка зайти в обход, продавить чувства. А подобные ходы, то же самое, что манипуляция. Нет.

– Хорошо, это твой выбор. Но ты передумаешь.

– Уверена?

– Да. Найду слова. Через полчаса.

Машу рукой, при споре с этой ненормальной, нервные клетки сжигаются в сто раз быстрее, чем регенерируются. Нафиг. Пусть ищет. Черт, в голову лезут мысли о выставке, ведь способ увидеться, но… Забивая их, снова нападаю на Сару.

– Займись своим делом и перестань лезть туда, куда не просят…

– Брайан… Привет. Извини, что помешала? Дверь открыта…

Линдси? Стоит на пороге, с недоумением и напряженностью смотря на Сару, оглядывает лофт. Черт, сколько она уже тут? Почему не слышал?

– Привет Линдс. Что привело Торонто в провинциальный Питтсбург? А Гас где?

– Остался с Мелани, мне… нужно с тобой поговорить. Но если не вовремя, зайду попозже.

– Брось. Линдси, это Сара, моя знакомая. Сара, это Линдси, мама Гаса.

Сара приветствует, говорит, что торопится, но перед этим хотела бы закончить наш разговор. Игнорируя мой свирепый взгляд, уверяет Линдси, та не помешает, поскольку нет ничего конфиденциального.

– Брайан. Нашла слова, уверена, оценишь.

– Я все сказал.

– А я нет. Два вопроса. Почему ты считаешь других, конкретного «других» - глупее себя? И почему снова единолично решаешь вопрос вещей, принадлежащих не только тебе, но и другим, - конкретному «другим»?

– Ллойд, достала. Ответ: не считаю, не решаю.

– Да? Линдси, извини, но дальше буду шептать в ухо, он не дает возможности выступить публично.

– Сара, все. Ты хотела ехать?

– Ага. Но понимаешь, не уйду, пока не скажу.

Линдси рассматривает альбом, прислушивается. Черт с тобой, Сара. Она тянет в спальню, шепчет.

– Считаешь глупее и это твоя ахиллесова пята, Брайан. Он не дурак, ведь так? Почему же думаешь, если я скажу, фотографии были сделаны до встречи, по моей настойчивой просьбе и для удовлетворения моего желания, он не поверит? Сильно перестраховываясь, рискуешь удавиться на страховочной лонже.

Молчу. Она права, но, блядь, я не скажу этого. Сара продолжает.

– Решаешь единолично. Прости, Кинни, на фотографиях не только ты, но моя работа, его картины. Не желаешь? А почему ты решил, он не хочет увидеть тебя такого? Брайан, соглашаясь на съемку, не важно, под давлением или добровольно, ты априори даешь разрешение смотреть. Не усложняй. Да, мы ничего не подписывали. А надо было?

Мне есть, что возразить: о праве собственности на свое тело, о том, что эти фотографии очень личные. Но молчу. Потому что понимаю, не уверен, так ли уж не хочу, чтобы Джастин их видел. А, ладно, пусть идет как идет.

– Хорошо. Хотя полностью не убедила. И должна сказать ему о времени съемки.

– Не беспокойся.

– И… Как там Нью-Йорк.

Она понимает.

– Все хорошо. Нью-Йорк поднимается, ищет ответы, раскрашивается. Ему нужно время.

Киваю. Четыре месяца.

Выходим из спальни, Линдси встречает нарочито равнодушным взглядом, за которым прячется… черт, это что – ревность?