Шрифт:
Когда подходит Эспера, чтобы предложить одну из своих вонючих сигар, он гримасничает Колберту и говорит: “Вы только посмотрите на этого тонкозадого пижона. Вы бы никогда не подумали, какой он плохой ублюдок”. Эспера говорит, что, когда они познакомились несколько лет назад, ему стало жалко Колберта. “Я думал, у него нет друзей – такой он одиночка, – говорит он. – Но он просто не выносит людей, даже меня. Я – его друг ровно настолько, насколько вывожу его из себя. Но он – безупречный воин”.
Кажется, Тромбли бой интересует только в его самые напряженные моменты – когда по нам стреляют. После этого он часто проваливается в глубокий сон. Во время второго нападения группы на мост, когда мы ехали в сторону перестрелки, окруженные по флангам танками и бронетехникой, на фоне громыхания орудий, Тромбли повис на своем пулемете и захрапел, а проснулся, только когда его растолкали.
Я реагирую на страх более традиционным образом. После недавней засады, когда мы отъезжали от моста, у меня стучали зубы, а тело так тряслось, что ноги стучали по полу машины. Брайан позже говорит мне, что, скорей всего, это была физическая реакция на избыточное выделение адреналина, который накачивается в кровь до предельного уровня, что нарушает кровоток и приводит к переохлаждению организма. В поведении Персона никаких перемен не заметно. “Когда я попадаю в засады, - уверенно говорит он, - я не волнуюсь о том, что могу умереть”.
Эспера, который после боя всегда выглядит так, словно его глаза запали еще глубже в глазницы, а кожу на обритом черепе натянули чуть потуже, говорит: “Нам промыли мозги и натренировали для участия в бое. Мы должны повторять “Убей!” три тысячи раз в день в лагере для новобранцев.
Вот почему это так легко”. Затем он добавляет: “Тот чудак, который отползал вчера – я его заметил и выстрелил ему в башку. Я видел, как снесло верхушку его черепа. Это было неприятно. Меня от этого тошнит”. Брайан, на счету которого два подтвержденных убийства в засаде, говорит, что не чувствует никакого огорчения из-за того, что лишил двух человек жизни. “Это странный парадокс, – говорит он, имея в виду свою исступленную попытку спасти жизнь гражданского мальчика, раненного морпехом. – Я на все был готов, чтобы спасти того паренька. Но мне совершенно наплевать на тех парней, которых я только что уложил. Вроде как после убийства людей ты должен чувствовать расстройство. А я не чувствую”.
Фик, который видел, как эвакуируют раненного в ногу Патрика, пребывает в болезненном состоянии внутренних раздумий. Он прохаживается среди своих морпехов и почти все время молчит. Они обосновались в нескольких километрах за мостом и собираются маленькими группками вокруг Хамви, обсуждая боевые действия предыдущей ночи во всех подробностях. Некоторые из них хлопают Фика по спине, подсмеиваясь над храбростью, которую он проявил, когда в самый разгар засады вышел в зону поражения, чтобы проруководить Хамви. Фик отбрыкивается от их похвалы, говоря: “Я просто не до конца осознавал ситуацию”. Он говорит мне: “Нам нельзя больше попадать в такое положение. Это плохая тактика”.
Капитан Америка – командир взвода, которого презирают почти все без исключения бойцы-срочники, – судя по всему, справляется со стрессом, при помощи нечленораздельного трепа. У моста под эвкалиптовыми деревьями валяются трупы четырех убитых бойцов врага рядом с кучами оружия и боеприпасов – РПГ, АК и ручными гранатами. Капитан Америка бегает туда-сюда, подбирает их оружие, швыряет в канал поблизости и изо всей силы орет. Никто не знает, зачем и почему он орет, но по заключению другого офицера, который попал на это представление чуть позже: “Чем бы он ни был занят, он себя не контролировал”.
Четверо убитых – это первые бойцы, которых морпехи из первого разведбатальона видят так близко. На мертвых – складчатые брюки, мокасины и кожаные куртки. Офицер наклоняется и берет одного из них за руку. Между большим и указательным пальцем у него вытатуированы по-английски слова: я тебя люблю. Офицер читает их вслух для других морпехов, которые стоят поблизости, и говорит: “Эти ребята выглядят как иностранные студенты какого-нибудь университета в Нью-Йорке”.
Самый большой сюрприз – это обнаружение у мертвых бойцов сирийских паспортов. Ни один из них не является иракцем. Двадцатитрехлетний сержант Эрик Кочер – руководитель группы во взводе Капитана Америки – одним из первых замечает пятого вражеского бойца, который ранен, но все еще жив, и, приподняв голову, наблюдает за американцами.
Кочер опускается рядом с ним на колени и прощупывает его на предмет наличия оружия. Мужчина воет от боли. У него пулевое ранение в правую руку, а из правой ноги вырван кусок мяса размером в два дюйма. Он имеет сирийский паспорт на имя Ахмеда Шахады. Ему двадцать шесть, а в графе “адрес в Ираке” у него указана гостиница “Палестина” в Багдаде – по местным меркам, один из лучших отелей, где останавливаются иностранные журналисты и европейские сотрудники гуманитарных миссий. В кармане рубашки у него 500 сирийских фунтов, пачка обезболивающих по рецепту и въездная виза в Ирак с датой въезда – 23 марта. Он приехал всего неделю назад. В разделе иммиграционной анкеты, где указывается цель поездки в Ирак, у него от руки написано “Джихад”.
Новости об иностранной принадлежности вражеских бойцов будоражат морпехов. “Мы только что сражались с настоящими террористами”, - говорит Брайан. После почти двух недель в полном неведении относительно того, кто в них стреляет, морпехи наконец-то могут взглянуть врагу в лицо. Офицеры разведки из первой дивизии морской пехоты позже прикидывают, что около пятидесяти-семидесяти пяти процентов всех вражеских боевиков в центральном Ираке были иностранцами. В основном, это – молодые палестинские мужчины с сирийскими или египетскими паспортами. “Саддам предложил этим мужчинам землю, деньги и жен в обмен на то, что они приедут сюда и будут за него сражаться”, – говорит офицер разведки.