Здесь я успокаивался духом. Да и как бунтовать ему, этому духу, когда в прохладной полутьме расстелен благородный ханабадский дастархан, а водка наливается не в надтреснутые пиалы, а в граненые стаканчики из запотевшей от холода бутылки. Потому что в этом громадном доме в два этажа с двенадцатью комнатами есть даже большой складской холодильник. Он находится в подвале и питается от специально протянутой из города электросети. Об этом подвале среди нас ходят легенды: там пирамидами стоят шампанское, армянский коньяк, крымские вина, а в холодильнике икра, семга, балыки всех сортов. Есть там даже вино, которое лично пьет товарищ Сталин. И других вещей там в достатке: котиковых шуб и габардиновых плащей, мотоциклов и фарфоровых сервизов. Все для приема людей хотя бы из королевской семьи. Сюда и ездят обычно наезжающие в республику гости, и все всегда готово для них. Ну, а мы здесь, корреспонденты центральных и республиканских газет, кинохроники, ТАСС и радио, вовсе свои люди. Чай-пай тут происходит самый непринужденный.

Аман-Батрак, из первых героев-хлопкоробов, живой подвижный человек с крупными черными глазами, мой друг. Помимо всего прочего, колхоз его рядом с городом. Поля у него всегда ухоженные, на заем он подписывается первым в области, и мы по очереди пишем о нем очерки.

Не знаю почему, но ко мне он относится с какой-то особенной уважительностью. Дело не в том, что я здешний корреспондент, а в чем-то другом, мне неизвестном. Но я вижу, что Аман-Батрак не в порядке гостеприимства рад моему приезду. Его антрацитовые глаза с красными прожилками теплеют, и хоть может оставить меня сидеть с парторгом или председателем сельсовета, он остается сам, собственноручно наливает мне чай, водку, сидит со мной по два-три часа. И все смотрит на меня с интересом. Так он не поступает даже с корреспондентом «Правды».

Собственно, все мы мало знаем о нем. Рассказывают, что ездил он через границу, торговал людьми, а в земельно-водную реформу привез в ГПУ в мешке голову своего брата-басмача и стал председателем колхоза. Речи свои на республиканских активах он кричит сильным, высоким голосом, непременно упоминая о своем батрацком происхождении. Глаза у него делаются тогда дурными, мутными и совсем красными…

Сидим мы сейчас у него с областным агрономом Костей Веденеевым, который третий год учит меня своему делу. Он пьет как-то меланхолически, и вечное ироническое выражение не сходит с его красивого, мужественного лица. Костя — агроном от господа бога, и все меряется им соотносительно с хлопком. Двадцать пять лет назад приехал он сюда из первого выпуска сельхозакадемии и с тех пор забыл про свою родину, где сеют рожь, прядут лен и глядят на небо, ожидая дождей. Он и в отпуск с тех пор отсюда ни разу не выезжал. Есть такие фанатики дела, и ему отдают должное. Его, беспартийного, зовут на все пленумы бюро. Мне он сказал, что вполне назначил бы меня агрономом в МТС, так как их все равно никто не слушает. Он скептически относится к моей газетной деятельности, и между нами дружба, самая близкая, которая может быть у людей столь разного возраста.

Мы одни в большом устланном по-ханабадски коврами зале для гостей. Едим, пьем, ждем хозяина.

— Видишь, есть колхозы, где все как следует! говорю я, как бы продолжая с кем-то невидимый спор.

Ироническое выражение на лице у моего старшего друга становится нестерпимым, и я начинаю горячо ему доказывать, что все дело в людях. Это они виноваты, если что-то не так. Вот Аман-Батрак умный, деятельный человек, настоящий хозяин, и все у него есть в колхозе: клуб, библиотека, стадион, радио в каждом доме. И трудовая дисциплина тут не то, что у других. Если бы все председатели…

Здесь я осекаюсь, потому что Костя Веденеев цедит сквозь зубы короткое ругательство. Это вечная манера его не участвовать в разговоре, а вот так: произнести что-то непотребное ни к селу, ни городу. Тем не менее я вдруг замолкаю и оглядываюсь. Действительно, все здесь такое же, как и там, в первом моем ханабадском колхозе, где я организовывал материал об успешном окончании сева: библиотека, детские ясли, полевые станы. И так же работают кетменями женщины на полях. Их видно отсюда, со второго этажа председательского дома. Многоцветной неровной группой движутся они в междурядьях, методично поднимаются к небу кетмени из кованого железа, зависают на мгновение и ухают всей своей тяжестью в мокрую глинистую твердь. Я пробовал как-то: самое трудное — вытащить потом такой кетмень из налипшей на него земли. Сделал я десятка полтора взмахов и почувствовал, как свинцом наливаются плечи…

Появляется Аман-Батрак, прижимается необъятной грудью к моему плечу, хлопает по спине, и я сразу забываю все: женщин в поле, кетмени, живые факелы. И вообще, я привык уже к Ханабаду, ибо сам ханабадец и воспитан в ханабадстве. Разница географических поясов, обычаев, языка не имеет никакого значения. В этом и заключается наша великая ханабадская дружба. Мы пьем, едим, говорим о том, кто из председателей в этом году станет новым Героем Социалистического Труда. То есть ханабадствуем во всю ширь души, и я чувствую себя достойным членом общества…

Меня попросили прийти в обком партии. Нет, не к самому товарищу Атабаеву. В отделе административных органов передо мной положили аккуратно прошитую папку с документами.

— Вот, посмотрите, это для вас, — сказал мне заведующий отделом, одаривая широкой ханабадской улыбкой. — С этими безобразиями следует кончать. Тут как раз материалу на фельетон!

Я отогнул скрепки, принялся разглядывать бумаги. Все тут было яснее ясного… Светила полная луна. Была как раз середина ночи. Именно в этот час никто не спал в левобережном Ханабаде. Да, да, в том самом, что стоял здесь со времен Александра Македонского. И мост, построенный в те времена, был целым. Но люди не переходили на другой берег. Все они расположились на левой стороне Хандарьи и наблюдали, как правобережный председатель колхоза отмыкает амбар, продает неизвестным людям мешки с фуражным зерном и считает незаконно полученные от них деньги.

Ровно пять тысяч рублей было в той пачке. Это подтвердили все сто двадцать свидетелей из левобережного Ханабада. Каждый из них написал подробное объяснение по этому поводу. Все совпадало в этих живых свидетельствах: не только количество вывезенных ночью преступным способом мешков с фуражным зерном, но количество денег, значимость купюр и многие другие подробности. Что была ночь, так это не имело значения. Светила, как мы помним, луна, а нам известна из литературы орлиная зоркость истинных ханабадцев, прирожденных охотников и воинов. К тому же, не только количество мешков с украденным зерном, но совпадали полностью даже знаки препинания в объяснениях свидетелей. Разумеется, совершившего столь тяжкое преступление руководителя арестовали, за кражу коллективной собственности ему грозило тринадцать лет. Вопрос в обкоме решен, но следует организовать общественное мнение против подобных явлений, позорящих высокое звание советского человека.