Шрифт:
Первая сцена внешне спокойна, но уже во время экспозиции начинает нарастать внутреннее напряжение (разговор об Инезе). Затем исподволь возникает завязка. Действие развертывается, предваряя дальнейший ход: Дон Гуан собирается «являться» к Лауре и здесь же обнаруживает настойчивое намерение сблизиться с Доной Анной:
Я с нею бы хотел поговорить.(…)Я с нею познакомлюсь.(VII, 142, 143)
Проход Анны вызывает первую перипетию, но гораздо важнее многочисленные внутренние оттенки действия. Приоткрывается почти полное одиночество Дон Гуана, так как он окружен тайными и явными недоброжелателями. Кроме внесценических лиц («семья убитого»), это Командор, Дон Карлос, монах и Лепорелло, скрывающий за традиционным брюзжанием слуги неприязнь к своему хозяину. Реплика Лепорелло в конце первой сцены, когда он остается один, откровенно враждебна:
Испанский гранд как вор.Ждет ночи и луны боится – боже!Проклятое житье. Да долго ль будетМне с ним возиться. Право, сил уж нет.(VII, 143)
Еще до этого он вообще не против опустить своего господина в «низ», и это не шутка:
…Всех бы их,Развратников, в один мешок да в море.(VII, 141)
Именно Лепорелло провоцирует героя на приглашение каменной статуи в третьей сцене:
Дон Гуан.
Я счастлив!Я петь готов, я рад весь мир обнять.Лепорелло.
А командор? что скажет он об этом?(VII, 159)
Даже Дона Анна, не устоявшая перед поэтическими излияниями Дон Гуана, в известном смысле подготовила гибель героя, воздвигнув колоссальный монумент заколотому мужу. Отсутствие симпатии к Дон Гуану со стороны окружающих в значительной степени порождено им самим. Тому виной его однолинейное поведение, поглощенность собой; он раздражает людей и тогда, когда непосредственно их не задевает.
После неторопливой первой сцены вторая по контрасту наполнена резкими поворотами событий. Кульминация здесь – мгновенная и жестокая дуэль, результат которой, однако, не вызывает сомнений. Дон Гуан без труда закалывает Дон Карлоса, так как последний, будучи рефлектирующим резонером, действует весьма опрометчиво. Дон Гуану, напротив, свойственна привычная и нерассуждающая активность, он хладнокровен и собран в решающие моменты. В связи со смертью Дона Карлоса он произносит слова, предвосхищающие его собственную гибель:
Что делать?Он сам того хотел.(VII, 150)
Но до развязки еще далеко, и во второй сцене Дон Гуан остается с единственно близким, точнее, доброжелательным к нему существом – Лаурой. Это «своеобразный союз двух родственных натур», [302] они друзья, несмотря на взаимные «измены». Лаура может многое сделать для Дон Гуана, но и ей не дано разрушить его общительного одиночества. В третьей сцене развертывается основная ситуация: Дон Гуан покоряет Дону Анну. Действие убыстряется и, приближаясь к главной кульминации (приглашение статуи), становится особенно напряженным. Резкая смена настроения Дон Гуана после кивка каменного Командора отчеркивает все предыдущее от этого грозного поворота к развязке. В стремительном и неровном темпе четвертой сцены Дон Гуана быстро влечет к роковому концу. Хотя Дона Анна почти не сопротивляется, действие проходит через несколько перипетий. Психологический поединок персонажей завершается вторжениием третьей силы: приглашенная «стать настороже в дверях», каменная статуя вступает из прошлого прямо в комнату. По характеру диалога четвертая сцена делится на две части обмороком Доны Анны. Вначале идут соразмерные реплики героев, по пять с половиной стихов каждая. Через некоторое время они произносят даже небольшие монологи («Счастливец! Он сокровища пустые…» и «Диего, перестаньте: я грешу…»), но затем ход их мыслей, сшибки взаимных претензий и возражений делаются все отрывочней и тревожней. Дон Гуан хочет открыть свое настоящее имя: для него очень важно снять последнюю маску. Диалог за это время еще раз замедляется. Наконец – признание: «Я Дон Гуан и я тебя люблю». Реплики укорачиваются, стихи рвутся переносами, Дона Анна падает в обморок, действие почти останавливается. В этот момент сближающего антагонизма герои переходят на «ты».
302
Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина. С. 645.
После короткой разрядки, когда герои привыкают к своему новому положению, события развертываются дальше. Дон Гуан произносит последний монолог. За это время Донна Анна приходит в себя, опасная близость отстраняется, они опять на «вы». Нельзя не отметить здесь изысканной игры, которой наградил Дон Гуана в эти рискованные мгновения Пушкин. Переход к интимному и обратно Дон Гуан делает в какой-то неуловимо прикасающейся манере, ни разу не употребляя прямого «ты», но лишь его косвенные формы («твой», «твоего», «тебя», «вели – умру» и т. д.). У Доны Анны все это гораздо проще («О, ты мне враг – ты отнял у меня…»). [303] С приближением развязки диалог приобретает яркую эмфатичность, реплики снова укорачиваются:
303
Эта манера характерна для самого Пушкина и не раз встречается в его творчестве и письмах. Переход на «ты» и обратно – интересный сразу в бытовом и литературном планах – употреблен в письме Татьяны к Онегину; этой теме посвящено одно «онегинское» стихотворение («Ты и вы», 1828). Письмо А. А. Бестужеву от 13 июня 1823 года Пушкин заканчивает так: «Дельвиг мне уже с год ничего не пишет. Попеняйте ему и обнимите его за меня; он вас, т. е. тебя, обнимет за меня – прощай, до свиданья» (XIII, 65). Еще интереснее письмо к А. П. Керн от 20 сентября 1825 года. Вначале Пушкин игриво укоряет Керн за ее кокетство с Алексеем Вульфом: «…а между тем вы на «ты» со своим кузеном, вы говорите ему: я презираю твою мать. Это ужасно; следовало сказать: вашу мать». («.et vous tutoyez votre cousin, vous lui dites: je m'eprise ta mere. C'est affreux; il fallait dire: votre mere») (XIII, 229). Конец в совершенно другом стиле: «Ваш совет написать его величеству тронул меня, как доказательство того, что вы обо мне думали – на коленях благодарю тебя за него, но не могу ему последовать» (XIII, 549, 550). Все это гораздо выразительней – графически и психологически – во французском оригинале («Votre conseil d''ecrire `a S.(a) M.(ajest'e) m'a touch'e comme une preuve de ce que vous avez song'e `a moi – je t'en remercie `a genoux, mais je ne puis le suivre») (XIII, 229).
Игра на грани интимного была, видимо, усвоена Пушкиным из галантного стиля французской прозы. Вот как заканчивается одно из писем виконта де Вальмонта к маркизе де Мертей: «Ah! pourquoi n'^etes– vous pas ici, pour balancer au moins le charme de l'action par celui de la r'ecompense?.. Adieu, comme autrefois. Oui, adieu, mon Ange! Je t'envoie tout les baisers de l'amour». (P. 342) – «Ах, почему вы не здесь, чтобы упоение тем, чего я добился, уравновесить упоением обещанной вами награды?… Прощайте, как некогда… Да, прощай, ангел мой! Шлю тебе все поцелуи любви» (Шодерло де Лакло. Опасные связи. М., 1967. С. 425. В серии Библ. всемирн. лит-ры вместе с романом Прево «Манон Леско»). Подобные примеры здесь не единичны, да и все поведение Дон Гуана в четвертой сцене заставляет думать, что его автор хорошо помнил уроки героев Шодерло де Лакло (напр., «il est (…) dangereux de tenter alors quelque entreprise trop marqu'ee» (Choderlos de Laclos. Les liaisons dangereuses. 'Editions Gallimard et Librairie G'en'erale Francaise, 1958. P. 261) – «опасно проявлять чрезмерную решительность» (Шодерло де Лакло. Опасные связи. С. 359)).
Дон Гуан.
Когда б я вас обманывать хотел,Признался ль я, сказал ли я то имя,Которого не можете вы слышать?Где же видно тут обдуманность, коварство?Дона Анна.
Кто знает вас? – Но как могли придтиСюда вы; здесь узнать могли бы вас,И ваша смерть была бы неизбежна.Дон Гуан.
Что значит смерть? за сладкий миг свиданьяБезропотно отдам я жизнь.Дона Анна.
Но как жеОтсюда выйти вам, неосторожный!(VII, 169)
Здесь, как и в других местах диалога, невозможно провести грань между эффектным обольщением и подлинным чувством. Сбросить все маски для Дон Гуана нужно потому, что он хочет, чтобы его любили в его настоящей сущности, – это знак зрелости. Готовность отдать жизнь – не бравада: он рисковал и до этих слов, а вскоре придется их оправдать. Однако, став самим собой, ощутив высокое и искреннее чувство, Дон Гуан становится максимально незащищенным. Постепенное сокращение реплик диалога как бы подчеркивает градацию взаимного самораскрытия, когда слова уже больше не нужны.