По закону – привет почтальону
вернуться

Мориц Юнна Петровна
Шрифт:
* * *
Художница, моя подругаКупила дом в Европе югаИ вся мимозой заросла.Ей утром ноги лижет мореВ купальне, в спальне, в коридореИ ножки в комнате стола.И так сверкально там, зеркально,Так ярко, так маниакальноТам торжествует веществоСияющих небес и плоти!..А здесь у нас – пожар в болотеИ дым отечества его.Лети, хоть завтра, к тем мимозам!Но я живу, как под наркозом, —Огромный плавает альбомТакого дыма, где двуокийБелеет парус одинокийВ тумане Мориц голубом. ИЗ ЦИКЛА «УХО ВАН ГОГА»Не занимайся тем, за что не платят,Труды задаром станут лютым злом,Ты будешь клянчить хлеб, ночлег и платье,Тебя отправят в сумасшедший дом.И в день твоей погибели животнойБрезгливо закопают – до поры,Когда цена на труд твой безработныйВзовьётся, как воздушные шары,И станет знаменит невыносимоТоргующий знаток твоих чудес,И будет денег у него – что дымаВ той нищете, где ты на стенку лез.Уймись, талант, не будь столь щедрым, гений,Не трать на краски свой последний грош!Твоё безделье будет сокровеннейИ праведней, чем сдача на грабёж.Забей косяк, напейся, будь бездельникИ, на худой конец, в трактире пой,Где ты получишь и вина, и денег,И славы, и любви не столь скупой.
НА СЛУЧАЙ ОТРАВЛЕНИЯ НАДЕЖДОЙКак только дух бунтарстваДобьётся своего,Он духом станет барства —И больше ничего!..И самый жуткий баринВыходит из того,Кто жутко был бунтарен —И больше ничего!..И наглым духом барстваОн будет нагло смел, —Ведь пухом был бунтарства,Пока не поимел…О барынях бунтарскихМолчу, молчу, молчу!..В стране кошмаров барских —Раздолье психврачу. ТЁМНЫЙ ЗАЛ1.Конечно, я – пристрастное лицо,мои оценки крайне субъективныи примитивны думанья о пользеи о вреде, о доблести и чести,о поклонении таким головорезам,как Македонский с дикою ордой,которые сработали на славу,развешивая трупы вдоль дорогна солнцепёках, чтоб гудела воньи подавляла дух сопротивленья, —не хуже кадра номер двадцать пять!..Опять же – феномен Наполеона,который взял бы запросто в Европуи нас, когда бы не мороз, Кутузов,пожары, партизанщина, глубинкаи русский дух, болтавший по-французски, —сейчас бы все мы были европейцы.Сдаваться надо, а не побеждать,тогда и нас навеки окультурят.Ну что она с издёвкой тут молотит?!.2.– Ах, Боже, до чего же он красив!Пожалуйста, верните нам Дантеса! —Механику сказала виконтесса,В виду имея диапозитив.Механик возвратил Дантеса профиль,И тёмный зал, где это шло кино,Дышал, как будто варится давноИ выкипает на плите картофель.– Медальное лицо! Порода! Блеск!Очарованье благородной силы!..– Такого любованья дикий всплескУбийцей Пушкина?.. Да никогда в России!.. —Я молвила с улыбкой ледяной,Когда меня спросили по-французски,Проходят ли воистину по-русскиДни Пушкина… Он был невыездной,В стране их не был, где классические блузки.И кстати, – я шепнула им, – ДантесПлюгав и слабоват для русской плоти,А Пушкин – он большой деликатес!..(Ну что она с издёвкой тут молотит?!.)За это Питер Норманн [2] подарилМне плёнку, где Ахматова вздохнула,Читая «Реквием»… От Этны до Курил —Нет глубже вздоха этого и гула.

2

Питер Норман, профессор русской литературы, сопровождал Анну Андреевну Ахматову в её поездке по Англии и там записал на плёнку «Реквием» в авторском чтении.

* * *
Осенняя ночь дождлива,жидкие звёзды кротки,на берегу заливацепь напрягают лодки.Мокрый вбегает мышь,выглядит он омегой.– Ну что? – говорит. – Не спишь?То-то же, больше бегай!Свечу задуваю, в шторахбабочка засыпает,считая слонов, которыхза шторами дождь купает.На слонах поют украшенияо том, что после крушенияутопленники на рынкахторгуют силой внушения. СТИРАЯ ПЫЛЬВот ожерелье из зубов акулы, —До тридцати я в нём гуляю лет,Куда и нынче ухожу в загулыНа радость тем, кого уж больше нет.Их больше нет, но меньше их не стало.Они моложе всех, кто как бы есть.Игра лучей идёт внутри кристалла,Где я блистать ещё имею честь.Там грани переливчаты и звонки,И там такой прозрачности туман,Что музыка видна и слов заслонки,Сквозящие, как в лирике роман.Скажи мне, где ты руки потеряла,Любви богиня в платье никаком?И зубки из какого матерьялаЛюбовник твой целует языком?Живёшь ты у меня над головою,На книжной полке цвета янтаря.Твой мир не сдавлен травмой родовою,Клещами смерти, проще говоря.Ты к юбилею не румянишь скулы, —Бессмертных юбилеить не дано.И ожерелье из зубов акулыС тобой мы носим на двоих одно.
* * *
Улицу переходя. В потоке машин. Посреди Варшавы.На жутком ветру.Серёжа Аверинцев: – Скажите, когда я умру,Останутся ли хотя бы мои стихи о Святой Варваре?– О Святой Варваре? Ну, конечно, останутся, безусловно!Все стихи, что сегодня Вы прочитали,Останутся тоже.Но ни в коем случае не умирайте, Серёжа,Чтоб это проверить!Несомненно, останутся Ваши стихи о Святой Варваре.– Спасибо! Спасибо!– Да не за что, не за что…Теперь, когда в вечность ушёл, и прах его трепетной тканиЕщё не отпет, и круглые сутки дождь, и землистая мглаВ венах Москвы, в бензиновой гари, в кране, в стакане рассвета, —Я распахиваю вот это бесконечно глубокое, гулкоеПространство на жутком ветру,Где Серёжа Аверинцев: – Скажите, когда я умру,Останутся ли хотя бы мои стихи о Святой Варваре?..– О Святой Варваре? Ну конечно, останутся, безусловно.Куда они денутся, стихи о Святой Варваре?!.
* * *
Время – после совестиИли до неё…Идёт себе, как новости,Дежурное враньё.Время – до событийИли после них.Скрежет тайных нитейНе у нас одних.Время – после кражиИли до неё.Жуткий вид у стражи,С ножом хулиганьё.Время есть другое —Время Облаков,Тронь его рукою —Будешь сам таков!..Времена там плавают,Словно корабли.Там увиты славоюВремена любви,А на теле голом —Ключик от времён,В каждом из которых —Бога почтальон.