— Невероятно! Как такое могло случиться?! Я приказал, чтобы кронпринц прибыл после меня, а тут такое безобразие... Он прибыл, а меня ещё нет. Кто позволил в нарушение моего приказа отправить кареты раньше времени?

Побелевший как полотно граф Грюнне спокойно заявляет:

— Я, Ваше величество.

Император возмущён:

— Вы мне за это ответите...

Неожиданно рядом с ним появляется императрица. Она вошла незамеченной, когда собравшиеся безмолвно наблюдали неприятную сцену. Она кладёт руку на плечо императора. Слова замирают на его языке, словно она коснулась мужа какой-то волшебной палочкой. Императрица смотрит на него таким просительным взглядом, что гневная складка на лбу Франца Иосифа разглаживается.

— Пожалуйста, давайте не будем больше терять времени. Пойдёмте!

Голос её звучит мягко и спокойно. Император повинуется. И в следующие минуты все присутствующие уже в каретах.

Вереница карет кронпринца задержалась под железнодорожным мостом в Пратере. Императорский кортеж тактично пропустили, сделав вид, что не заметили его. В считанные минуты все собрались возле гигантской ротонды. И лишь когда императорская чета заняла подобающее место, подъехал немецкий кронпринц в белом гвардейском мундире и блестящей на солнце серебристой каске, увенчанной орлом. Император начал говорить и как только вступительная речь закончилась, грянула музыка, заигравшая «Сохрани, Господи», флаги приспустились. Выставка открыта. На протяжении трёх часов императорская чета со своими гостями переходит от экспозиции одной страны к другой, и повсюду её встречают с необыкновенным воодушевлением. В венгерском павильоне при виде императрицы разражается буря восторга, все рады, что прусские господа видят, как любят в Вене императорскую пару. Елизавета и кронпринцесса Виктория сразу же находят общий язык, и завязавшаяся дружба сохранится до конца жизни.

Напряжение, обусловленное торжествами, сильно утомляет Елизавету, и она стремится повсюду, где бы ни была, отдохнуть на лоне природы. Стоит великолепная весна, и императрица любит рано поутру прогуляться в зеленеющий, цветущий, благоухающий Пратер. Вена ещё спит, когда императрица в шесть утра вместе с Марией Фестетич добирается до Увеселительного дома и возвращается назад. В это время ещё не видно зевак, привлекающих к ней всеобщее внимание. Стоит только ей выйти на прогулку позже, как она тут же оказывается окружённой людьми, которые идут следом или впереди неё, раздражая и нервируя императрицу. Не то чтобы она опасается покушения — Елизавета бесстрашная женщина как, наверное, никакая другая императрица и до и после неё; однако когда на неё таращат глаза, она испытывает физические страдания.

В Вену съезжаются государи и князья со всех уголков земли. Чем мельче персона, тем больше она кичится своим титулом. Прибывают, однако, и самые могущественные из европейских монархов. Приезжает даже император Александр II, который, правда, ведёт себя чрезвычайно сдержанно; на его лице почти никогда не заметно даже тени улыбки. Не в силах он устоять лишь перед шармом Елизаветы. Русские аристократы тоже восхищены ею, в их числе и князь Горчаков, маленький, подвижный, враждебно настроенный к Австрии человечек, пользующийся влиянием в России. В свите императора Александра находится и князь Долгорукий, который уже давно мечтает о графине Фестетич и теперь просит её руки. Однако Елизавета заявляет ей:

— Развлекаться я вам разрешаю, а влюбляться и тем более выходить замуж — и не думайте! Я не желаю, чтобы вы покинули меня ради чужого человека!

Звучит это эгоистично, но всё же Мария Фестетич чувствует себя польщённой, и в борьбе с самой собою ей удаётся преодолеть зарождающуюся симпатию к князю. Императрица одерживает победу, и князь отступает. Но русские прозорливы. Однажды к графине подходит граф Шувалов и говорит ей:

— Здесь при дворе у вас много врагов — у вас и у императрицы, этой достойной поклонения женщины. Я думаю, вам ставят в вину то, что вы обе благоволите к Венгрии.

Мария Фестетич смеётся и думает: «У русских неплохие шпионы». Затем она спешит к ужину, где уже собрались все, включая императора и императрицу. Нет только лишь Эдуарда Уэльского и принца Альберта, пользующегося всеобщей любовью.

Императорская чета не знает покоя, даже Франц Иосиф признается однажды:

— Я изрядно устал и на некоторое время охотно сказался бы больным, как говорят в армии.

24 июня прибывает императрица Августа Германская, которая доставила послание кайзера Вильгельма, это знак огромного перелома, произошедшего в отношениях Австрии и Германии за последние годы. Высокая фигура императрицы импозантна, но Августа чрезмерно накрашена и разряжена и выглядит несколько вычурно и напыщенно. В отличие от Елизаветы, она говорит очень громко и с немалым пафосом, и уже через четверть часа придворные окрестили её «иерихонской трубой». Однако императрица Августа — натура по своей сути честная и благородная — вскоре, несмотря на всё её своеобразие, завоевала сердца присутствующих, и когда она уезжает, придворные заходят так далеко, что с обычной издёвкой выставляют её образцом всех монарших добродетелей и ставят в пример Елизавете.

Если прежние визиты были скорее обременительными, визит властителя Персии, который прибыл 30 июля, повеселил весь двор. Шаху уже приходилось слышать о красоте императрицы, и он, привыкший постоянно находиться в окружении самых очаровательных женщин своей страны, сгорал от любопытства.

Когда шах впервые увидел императрицу, на ней было белое, затканное серебром, платье со шлейфом и лиловым бархатным поясом, а в распущенных волосах сверкала диадема, украшенная бриллиантами и аметистами. Шах в первый момент ошеломлённо замер перед нею, затем надел очки в золотой оправе и принялся невозмутимо разглядывать её с головы до ног, не обращая внимания на стоящего рядом с ней усмехающегося императора, а под конец обошёл вокруг неё, не переставая повторять:

— Боже мой, как она хороша!

Шах до того увлечён созерцанием, что императору приходится тронуть его за рукав, напоминая, что ему следует, предложив Елизавете руку, проводить её к столу. В первый момент властитель Персии не понимает, что от него требуется, но потом на него находит просветление: он берёт Елизавету под руку и провожает в столовую. Она веселится от души, а император замирает от страха, опасаясь, что в любую минуту она может прыснуть от смеха. За столом ситуация ещё более усугубляется. За креслом шаха стоит его великий визирь, с которым он то и дело разговаривает по-персидски. Подают рыбу, а к ней зелёный соус в серебряном соуснике с разливательной ложкой. Шаху он кажется подозрительным, слишком напоминающим ярь-медянку [51] . Он накладывает себе в тарелку соус, пробует и, состроив гримасу, невозмутимо возвращает его обратно в соусник. Елизавета тем временем с преувеличенным интересом разглядывает портрет императора Франца, висящий на стене напротив неё. Но долго рассматривать картину ей не удаётся: шах наклоняется к ней и принуждает её взять бокал с шампанским, чокнуться с ним и выпить. Съел шах мало, большинство блюд показалось ему слишком непривычным, но когда подошёл лакей с серебряным блюдом, полным душистой клубники, он взял из рук лакея блюдо, поставил перед собой и съел его содержимое, все до последней ягоды. Больше всего позабавил Елизавету эпизод со старым графом Гренневилем, некогда всемогущим генералом-адъютантом императора, а ныне обер-камергером, предоставленным в распоряжение шаха. Когда шах поехал в Пратер в открытой карете, он не разрешил Гренневилю занять место рядом с собой, а велел устроиться напротив, спиной к кучеру. Поскольку пекло солнце, шах любезно вручил ему белый зонтик, который графу надлежало держать над владыкой. Нужно было знать Гренневиля, чтобы понять, чего это тому стоило...