— Потапка! Ого-го-го-го!.. Дери их, проклятых! Ого-го-го-го!..

Переполошились нарушители, побросали оружие и бегом к пограничникам. Спотыкаются да бегут, руки вверх подняли. Как-никак, люди, а то ведь зверь, его и пулей не всегда остановишь!

Крупная контрабанда была задержана в этот раз: золотые изделия, валюта и еще какие-то очень важные документы, старинные рукописи. В Москву их отправили.

А Горушкин потом рассказывал, что Потапка и не собирался нападать на нарушителей, не обучен он нападать на человека. Просто он шел по следу Горушкина и когда зачуял его — обрадовался и заревел…

Спирька — обыкновенный мальчишка лет двенадцати. И лицо у него обыкновенное: широкое, нос пуговкой и веснушки, как в постных щах капельки конопляного масла, и вихорек на стриженой белобрысой голове в запятую закручен. Только тем и отличался он от всех прочих мальчишек, что не гонял голубей по крышам, не блудил по чужим огородам и садам, а «служил» на жаркой персидской границе. Проще сказать, был «сыном заставы».

На заставу Спирьку привез в 1927 году старшина Бондаренко. Подобрал его где-то в Бакинском порту, беспризорного, больного и слабого. Бондаренко отслужил три года сверхсрочной службы, уехал домой, а Спирька остался на границе. Но фамилия бывалого старшины навек пристала к мальчишке. В списках личного состава он так и значился: Бондаренко Спиридон. Бойцы говорили между собой, что старшина хотел увезти Спирьку на Полтавщину, — очень привязался к парнишке, — но Спирька, хоть и любил своего названного родителя, границу любил больше и наотрез отказался покинуть заставу, а напоследок даже упрекнул своего батьку за то, что он бросает товарищей по оружию.

Ходил Спирька в ладной форме пограничника: фуражка зеленая набекрень, ремень затянут на последнюю дырку так, что дыхание перехватывает, и даже портупею носил через плечо. А мне, ковочному кузнецу заставы, ходу не давал до тех пор, пока я не подогнал по его сапогам строевые кавалерийские шпоры. Сделал я эти шпоры на совесть: аккуратные, с малиновым звоном. Очень Спирьке понравились!

Простые железные шпоры огнем горели на Спирькиных сапогах. Я научил его чистить их сперва золой, потом стальной струной шлифовать — так он, постреленок, все струны пообрывал с балалаек, которые были в ленинской комнате. А после струны или шомпола шпоры сияли, глядеться можно было в них, как в зеркало.

Но не это было главным Спирькиным интересом. Мальчишка, кажется, рожден был пограничником и с нетерпением ждал, когда начальник заставы доверит ему настоящее дело: пошлет в наряд.

А начальник и не отказывал Спирьке и не торопился. Не торопился потому, что мальчишке и так работы хватало. Он и воду возил с красноармейцами, и лошадей чистил, и стенную газету малевал — мастер был по этой части.

Возвращался я как-то раз с соседней заставы — за подковами и инструментом туда ездил. И только спустился в балку, такая картина мне открылась: на той стороне, у самой границы, крестьянин стоит, а буйвол его на нашей стороне гуляет, траву щиплет. Возле мужика оборванный мальчишка вертится, так годов десяти, пожалуй. Придержал я коня, — дай, думаю, погляжу, что дальше будет. Мужик манит буйвола к себе, но это такая скотина, что слова его не тревожат, палку хорошую надо. Тогда мужик подхватил мальчишку, перешел речку-границу — воды немного, по колено, не больше — и пустил его на нашу сторону, а сам вернулся на свой берег. Мальчишка за буйволом погнался, но тот недовольно мыкнул, задрал штопором хвост — и от него. И тут случилось такое, чего я никак не мог ожидать: из кустарника кто-то выпрыгнул и свалил мальчишку с ног. С минуту, наверно, в густой траве шла возня, мальчишка орал дурным голосом, отбивался руками и ногами. Но где ему справиться — на нем уже победителем восседал Спирька и связывал ремнем руки.

Мужик из себя выходит, кидается, как ненормальный, кричит, а перейти на нашу сторону боится. Наконец, Спирька управился с «нарушителем границы», поднял его на ноги и толкнул в бок: двигай, мол, по направлению к заставе, там разберемся, кто ты такой есть.

Выехал я на патрульную дорогу и догнал Спирьку. Он сияет, чертенок, от радости и говорит, как на докладе у начальника:

— Вот, дядя Матвей, полюбуйтесь — нарушитель государственной границы. Контра перекатная, диверсию с той стороны учинял. А главный вон вприпрыжку скачет, видите? Беснуется. Вот бы его еще прихватить сюда…

Словно обреченный, шел по тому берегу несчастный крестьянин. Грязная изорванная рубаха сползала с его плеч, он то и дело поправлял ее и умолял молодого аскера отпустить «баранчука», обещал за это все милости аллаха. Крестьянин был страшно напуган, потому что недалеко находился персидский пограничный пост и — не приведи аллах — увидит начальник, несдобровать бедному мужику, быть битым.

Спирька без умолку стрекотал:

— Он его перетащил сюда. Ухищренное нарушение границы, да, дядя Матвей? Вы видели, как я действовал? Здорово, да? Дядя Матвей, как по-вашему, храбрость я проявил в этом деле или нет?

А я его спрашиваю:

— Ты лучше скажи, Спиря, куда ведешь этого пацана?

— На заставу, — с удивлением ответил Спирька. — Куда же еще вести диверсанта?

— Ну, вот что, Спиридон, действовал ты отлично, ничего не скажешь. «Старики» позавидовать могут, — ободрил я юного пограничника. — Только у нас на заставе делать ему нечего. Таких можно не задерживать, а выгонять обратно. Его ведь буйвол сюда затащил, а не иностранная разведка. Видишь, отец на той стороне… И, наверно, бедняк из бедняков, богатый ведь не будет на одном буйволе пахать. Да и в рванье таком ходить не станет. Как ты думаешь?