Но тайные сношения требовали времени с одной стороны, «матери» Лжедмитрия предоставляли царскую жизнь, а с другой, в случае упрямства, — муки и смерть. Вдовствующая супруга Иоанна, еще не старая годами, помнила удовольствия света, двора и пышности. Она 13 лет плакала в унижении, страдала за себя, за своих ближних — и не усомнилась в выборе. Лишь после этого самозванец гласно послал к ней в Выксу князя Михаила Скопина-Шуйского и других знатных бояр с убедительным челобитием от нежного сына благословить его на царство. Сам же «сын» 18 июля выехал встретить свою «мать» в село Тайнинское, что недалеко от Москвы.

Двор и народ были свидетелями любопытного зрелища. Близ дороги расставили богатый шатер. В него ввели бывшую царицу Марию, которую ожидал там «сын». Никто не знает, о чем был разговор, так как встреча происходила наедине. Ho народ увидел главное: «сын» и «мать» вышли из шатра и на их лицах светилась радость. Они нежно обнимали друг друга и произвели в сердцах народа восторг. Народ плакал, видя в глазах царицы слезы. Она могла их лить и искренне, вспоминая об истинном сыне Дмитрии.

«Сын» посадил инокиню Марфу в великолепную колесницу, а сам с открытой головой шел несколько верст пешком, наконец сев на коня, ускакал вперед и принял царицу в палатах Иоанна Грозного. В этих палатах самозванец часто встречался с «матерью», беседовал с ней, удалив от нее всех подозрительных людей.

21 июля 1605 г. состоялись пышные торжества со всеми подобающими обрядами — и самозванец оказался на царском троне. Многие уже знали истинное лицо нового русского царя, но лукавили и лицемерили.

Этот человек был легкомысленным и вспыльчивым от природы, грубым и надменным, безрассудным и напористым. Удивляя бояр остротой и живостью ума в государственных делах, новый царь часто забывался: оскорблял их насмешками, упрекал в невежестве преклонялся перед иноземцами. Польша не сходила у него с языка. Только один Петр Басманов был его доверенным лицом.

Самозванец скоро охладил к себе и народную любовь. Он не хотел креститься перед иконами и садиться за обед с молитвами. Одевался, как поляки, ел телятину, которая считалась у русских запретной пищей, не мог терпеть бани и никогда не ложился спать после обеда (как издревле делали все русские от правителя до простого смерда). Он любил в это время гулять. Все забавы и склонности нового царя казались странными: он любил ездить верхом на диких жеребцах, бил медведей, стрелял из пушек и точно попадал в цель, сам учил воинов, строил, брал приступом земляные крепости, бросался в свалку и терпел, если иногда его толкали, сшибали с ног, давили. Осуждали еще в нем и непомерную расточительность. Он сыпал деньгами и награждал многих ни за что. Давал иноземным музыкантам жалованье, какого не имели и первые государственные деятели. Новый царь только на свой туалет в три месяца израсходовал свыше семи миллионов рублей.

Самозванец бесчестил женщин и девушек. Он взял к себе в наложницы Ксению, дочь Годунова. Через несколько месяцев Ксению постригли, назвали Ольгой и сослали в Белоозеро.

Вскоре хвала царю из-за его безрассудства умолкла, народ стал перешептываться, шепот перешел в ропот. Первым уличителем лжецаря был инок, который всенародно сказал, что этот человек известен ему с детских лет и его имя Григорий, что жил он с ним в одном монастыре. Инока тайно умертвили в темнице.

Нашелся другой опаснейший свидетель — князь Василий Шуйский, который видел истинного Дмитрия убитым, но еще не захороненным. Шуйский не долго безмолвствовал. Он сказал родным, друзьям, близким, что Россия находится у ног обманщика. Басманов, узнав об этом, донес самозванцу. Шуйского с братьями взяли под стражу и велели судить, как до этого никого не судили. Избрали собор из людей всех чинов и званий. Летописец уверяет, что князь Василий на этот раз оказался героем. Он смело, великодушно говорил истину к ужасу судей, которые старались заглушить его криками. Шуйского пытали, но он молчал и никого из соучастников не назвал. Его приговорили к смертной казни, а братьев лишили свободы.

В глубокой тишине народ теснился вокруг Лобного места, где стоял осужденный боярин. Петр Басманов зачитал царский указ о казни Шуйского. Народ затаился, издавна любя род Шуйских. Обнаженный палачом, Василий, обращаясь к народу, крикнул: «Братья! Умираю за веру христианскую и за вас!». Уже голова осужденного склонилась на плаху, как вдруг послышался крик: «Стой!» Это царский чиновник прискакал из Кремля к Лобному месту и привез помилование Шуйскому. Вся площадь зашумела от восторга. Все славили справедливого царя.

Народ узнал, что, оказывается, царица-инокиня слезным молением убедила «сына» не казнить Шуйского. Вероятно, совесть терзала эту несчастную пособницу обмана: спасая мученика истины, Мария надеялась уменьшить свой грех перед людьми. Вместе с ней ходатайствовали за осужденного и некоторые поляки. Всех Шуйских — Василия, Дмитрия и Иоанна — сослали на север, имения их описали, дома разорили.

Тогда же разнеслись по Москве свидетельства многих жителей Галича — земляков и самых близких родных Отрепьева: дяди, брата и даже матери, добросовестной вдовы Варвары. Они увидели царя, узнали его и не хотели молчать. Дядю самозванца Смирнова-Отрепьева (ездившего еще в 1604 г. к польскому королю Сигизмунду III Ваза для уличения племянника) сослали в Сибирь. Схватили дворянина Петра Тургенева и мещанина Федора, которые явно возмущали народ против царя, их всенародно казнили.

С этого времени самозванец начал жестокую расправу над всеми неугодными ему людьми. Многих пытали, казнили, душили в темницах, ссылали лишь за одно слово «расстрига». По таким доносам были удалены их Чудова монастыря многие иноки, но архимандрита Пафнутия, который с первого взгляда узнал в нем дьяка Григория, самозванец не тронул. Он насторожился, сменил охрану, окружив себя 300 немцами, но продолжал веселиться. Музыка, пляска и игры были ежедневной забавой двора. Летописец говорит, что «многие плакали в домах, а на улицах казались веселыми и нарядными женихами».