Между тем Москва волновалась. Из домов, прилегающих к Кремлю, поляки повыгоняли всех жителей. Они прибыли в столицу вооруженными, как на войну. Пошли слухи, что царь уступает Литве все земли от Можайска на запад.

7 мая ночью невеста при свете 200 факелов в колеснице, окруженной телохранителями и боярскими детьми, приехала во дворец. 8 мая состоялось обручение по уставу православной церкви и древнему русскому обычаю, вопреки этому же уставу и обычаю в тот же день, накануне пятницы и святого праздника, совершился брак, так как самозванец не хотел терять ни одного дня своего счастья. Невесту для обручения в столовую палату ввели княгиня Мстиславская и отец Марины. При этой церемонии присутствовали только ближайшие родственники невесты, в также лица, обслуживавшие свадьбу: князь Василий Шуйский, дружки (его брат и Григорий Нагой), свахи и немногие из бояр. Марина, усыпанная алмазами, яхонтами, жемчугом, была в русском бархатном платье с широкими рукавами и в сафьяновых туфлях. На ее голове сиял венец. В одежде, исполненной в том же стиле, был и жених.

Затем состоялось венчание. Мнишек-отец и немногие бояре обедали с молодой царской четой в столовой палате. Сидели недолго. Мнишек и князь Василий Шуйский проводили царя и царицу до постели. Во дворце все утихло. Москва казалась спокойной, шумели лишь одни поляки. Не дремали и не праздновали друзья Шуйского. Наступало время действовать.

Этот день, радостный для самозванца и блестящий для Марины Мнишек, еще больше усилил народное негодование. Невеста царя не отреклась от своей веры. Корона Мономаха на голове иноземки «вопияла к их сердцам о мести за осквернение святыни», как писали в то время русские летописцы.

15 мая царь принял послов Сигизмунда. Было предложено Литве вместе с Россией воевать с Турцией.

Царь и царица заготовили гостям потехи. Царь хотел 18 мая устроить военное учение по взятию деревянной крепости, а Марина в этот день думала организовать танцы. Но россияне не хотели ждать ни той, ни другой потехи.

Поляки вели себя вызывающе. Королевский посол дерзнул торжественно назвать царя творением Сигизмунда. Пьяные поляки, возвращаясь домой, рубили москвитян, бесчестили благородных женщин, силой извлекая их из колесниц или из домов. Народ требовал суда.

И на беззаконие ответили тем же. Пока самозванец веселился со своими друзьями, Василий Шуйский ночью призвал к себе не только сообщников, но и многих других людей. Среди его близких были князь Василий Голицын и боярин Иоанн Куракин. Шуйский смело открыл им свою душу, сказав, что отечество и вера гибнут от чужеземца. Он представил все улики и доказательства против царя, все его неистовые дела, измену вере, государству, русским обычаям, гнусную нравственность, осквернение храмов и святых обителей, расхищение древней царской казны, беззаконное супружество и возложение венца Мономаха на еретичку-польку. Собравшиеся у Шуйского единогласно решили действовать. Условились в главном. Городские сотники и пятидесятники отвечали за народ, военные люди — за воинов, бояре — за своих слуг. Богатые Шуйские имели в своем распоряжении несколько тысяч надежных людей. Назначили день и час, ждали, готовились. И хотя не было прямых доносов, но разве мог быть в тайне такой широкий заговор?

12 мая на площадях в открытую называли царя поганым, говорили, что он не чтит святых икон, не любит набожности, питается гнусными яствами, ходит в храм прямо со скверного ложа нечистым, не моется в бане, он, без сомнения, еретик, и в нем нет царской крови. Одного из таких крикунов привели к царю. Но вскоре «крикун» был отпущен, так как его признали пьяным. Самозванец успокоился.

В последующие три дня в Москве народ сильно волновался. Толпились днем и ночью. Были и драки. Уже не спуская буйным гостям, народ перебил людей ненавистного князя Вишневецкого и едва не вломился в его дом. Немцы остерегали самозванца и поляков. Предупреждал царя и Басманов, один из всех россиян! Самозванец казался спокойным, шутил, смеялся.

В полночь с 15 на 16 мая в Кремле схватили шесть подозрительных людей. Их пытали как лазутчиков, но ничего не узнали. Царь не стал усиливать охрану, в которой находились обычно 50 телохранителей. 16 мая иноземцы уже не могли купить в Гостином дворе ни фунта пороха и никакого оружия.

Ночью, накануне решительного дня, к Москве с разных сторон подошли 18 тысяч русских воинов. Дружинники Шуйского ночью овладели 12 воротами Кремля. В столицу и из столицы никого не впускали и не выпускали. Самозванец еще ничего об этом не знал. Поляки тоже мирно спали в эту последнюю для них ночь. Россияне на каждом их доме поставили кресты, указывая цель удара. Ночь для большинства московских жителей была беспокойной.

17 мая 1606 г., в четвертом часу утра, на восходе солнца, ударил колокол сначала у Св. Ильи, близ Гостиного двора, а затем звон разнесся по всей столице. Жители, вооруженные копьями, мечами, самопалами, устремились к Красной площади, где их ждали вооруженные бояре, дворяне и князья. Стеклось бесчисленное множество людей. Открылись Спасские ворота. Василий Шуйский, держа в одной руке меч, в другой — распятие, въехал в Кремль, сошел с коня. В храме Успения он приложился к святой иконе Владимира и обратился к народу: «Во имя Божия, идите на злого еретика!». Толпа ринулась к палатам. Там стояла глубокая тишина.

Пробужденный звуком набата, царь встал с ложа, поинтересовался причиной тревоги. Ему ответили, что, очевидно, горит Москва. Но самозванец услышал грозный народный крик, увидел в окно лес копий и блеск мечей. Немедленно был вызван Басманов, чтобы узнать причину недовольства. Басманов встретил толпу уже в сенях. Узнав намерение народа, Басманов кинулся назад, захлопнул двери и приказал телохранителям не впускать мятежников. В отчаянии прибежав к царю, он сказал: «Все кончилось! Москва бунтует. Хотят головы твоей. Спасайся! Ты мне не верил!». Вслед за Басмановым в покои ворвался вооруженный дворянин и потребовал, чтобы мнимый сын Иоанна Васильевича шел к народу и дал отчет о своих беззакониях. Басманов рассек ему голову мечом. Сам самозванец, изъявляя смелость, выхватил бердыш у телохранителя и, грозя народу, кричал: «Я вам не Годунов!». Ответом были выстрелы. Немцы снова заперли дверь. Но защитников было всего человек 100, а нападающих — не счесть!