Когда объявляют минуту молчания, у Андрея Павловича внутри всё сжимается. Он не воевал, никто из близких не погиб на войне, но всё равно День Победы для него грустный праздник. Но никто, даже родной сын, не может его понять.
Лана Кузьмина
Минута молчания
Когда объявляют минуту молчания, и бесстрастно отсчитывают секунды, у Андрея Павловича внутри все сжимается. Он представляет себе всех исчезнувших в вязком беспощадном круговороте. Словно наяву проходит перед его глазами нескончаемая колонна из двадцати семи миллионов погибших в той Великой войне и сотни тысяч жертв войн последующих, необъявленных и забытых.
И тогда он плачет... слезы струятся по его щекам, но ему не стыдно.
– Дедушка!
– какой-то мальчик дергает его за рукав, - у Вас кто-то погиб, да?
Старик качает головой.
– Совсем никто?
– Я сирота, - объяснил Андрей Павлович, - когда началась война, жил в детском доме.
– А что ж Вы тогда плачете?
– удивляется мальчик.
– Это же День Победы! Веселый праздник!
– Почему веселый?
– Ну, как же... цирк приехал, карусели на площади, а вечером такой салют забабахают. И, вообще, мы же победили!
– Но они-то погибли, - старик смотрит на румяное счастливое личико. Мальчишке лет двенадцать. В левой руке пара кроваво-красных гвоздик, в правой - розоватый ком сахарной ваты на длинной ножке.
– Двадцать семь миллионов... тысяча таких городов как наш...
– Так они ж Вам никто!
– смеется мальчик и, заметив в толпе своего товарища, кричит через всю площадь:
– Лёха, дуй сюда! Здесь офигительное мороженое...
В квартире пусто. Андрей Павлович присел в прихожей на низкий обитый красной тканью пуф. Бросил взгляд на часы – половина третьего. Сын обещал быть в четыре. Старик прикрыл глаза, прислонился к стене, задремал.
Раньше они всегда отмечали этот праздник. Маша застилала стол белоснежной накрахмаленной скатертью. В центре – неизменный букет тюльпанов, бутылка хорошего вина.
Телефонный звонок прервал его сновидения. Андрей Павлович вскочил, скользнув взглядом по часам – без пяти пять, схватил трубку.
– Сыночек, Павлик, ждешь?
– забормотал он, тяжело дыша.
– Заснул, дурак старый, не слышал. Ты где? У подъезда?
– Да нет. Мы на даче.
– На даче? Да как же на даче?
– Отдыхаем, - вдалеке слышались голоса, играла музыка.
– Я подумал, чего тебя в такую даль тащить. В твоем возрасте нужно дома сидеть, телевизор смотреть.
– А праздник как же...
– старик почувствовал себя обманутым.
– Дался он тебе, - сын помолчал.
– Да и не ветеран ты вовсе.
– Сынок, я вот что тебе хотел сказать...
– Потом, потом. Через неделю приеду, все и расскажешь.
– Да как же...
– Андрей Павлович прижал трубку еще сильнее к уху, - сынок...
Но ответом ему были только гудки.
Вечером, когда все речи были сказаны, когда отгрохотал пестрый салют, а любимый фильм Андрея Павловича уже подошел к концу, старик вышел на балкон. Внизу горланила песни кучка пьяных подростков.
– Ребята, - крикнул Андрей Павлович, - вы бы потише, спят люди.
– А тебе чего не спится, хрен старый!
– длинноволосый парень швырнул в его сторону пустую бутылку.
– Дедушка, иди к своей бабушке!
– это уже женский голос.
– Нет больше моей бабушки, умерла.
– Туда тебе и дорога!
Андрей Павлович вернулся в комнату, постелил постель, вытянулся под одеялом. Не спалось. Вдалеке грохотала музыка.
«Нет больше моей бабушки. Туда тебе и дорога», - вертелось в голове.
«Может, и правда пора?» - подумал старик. Поднялся, прошлепал босыми ногами до коридора, снял трубку.
– Слушаю, - ответил сонный голос Павла.
– Сынок, - начал Андрей Павлович, - сынок, ты только не ругайся...
– Отец, ну что это такое? Совсем из ума выжил? Мне на работу завтра!
– Я ничего, я так просто... а ты точно в субботу приедешь?
– Точно. Что еще?
Старик задумался:
– Спокойной ночи, сынок. И еще... я очень тебя люблю. Ты меня слышишь?
Но ответом ему были гудки.