Шрифт:
А если Кохои застрелил из лука белого человека, так это потому, что тот хотел украсть у него горькую пьяную воду, но теперь все хорошо. Если семья белого человека сердится, она может попробовать убить Кохои.
— Удивительное согласие, царящее между этими людьми, напоминает мне о рае, — поднял вверх палец вождь.
В это время гребцы изменили курс лодки и она, выполнив поворот, вошла в один из многочисленных рукавов Ориноко, который был вдвое уже.
Многоцветная стена зарослей придвинулась ближе, какофония лесных звуков стала мелодичней.
— Так. Надо дать парням передохнуть, — обозрев местность, сказал Кайман, после чего издал серию мягких звуков.
Индейцы молча кивнули, челн замедлил ход и, гася кильватерную струю, ткнулся в низкий берег.
Пока Кокои с Ораха, ополоснувшись в прозрачной воде, с удовольствием нежились на травке, Кайман извлек из-под банки мачете, пригласив гостя прогуляться по саду. Так он называл джунгли.
— Ты когда-нибудь пробовал дуриан? — поинтересовался у меня, углубляясь в заросли и раздвигая лианы.
— Что — то о нем слышал, а вот пробовать не доводилось, — отмахиваясь от налетевших бабочек, ответил я, чувствуя, как покрываюсь испариной.
— Вот он, перед тобой, — показал на одно из многочисленных деревьев спутник и прорубился к нему ближе.
На раскидистых, причудливо переплетенных ветвях, висело множество здоровенных колючих шишек.
Срезав длинный прут, Кайман сбил десяток. Они были золотисто-коричневого цвета, в диаметре сантиметров пятнадцать и весом килограмма три-четыре.
Перевязав добычу лианой, главарь сунул мне половину, после чего мы вернулись на берег.
Там Кайман ловко расколол четыре плода (пахли они не ахти) и вручил каждому.
Похожая на пирожное сердцевина напоминала заварной крем, была такой же сладкой и отличалась нежнейшим вкусом.
Я быстро расправился с деликатесом, вождь протянул мне свою половину: «на, возьми, обрыдло. Мне бы хлебца». Совсем, как в известном фильме.
Затем, сполоснув липкие руки с лицами, мы продолжили путешествие, и я попросил вождя продолжить сагу о необычном племени.
— Пираха живут в моногамных браках, но ровно до тех пор, пока это устраивает обоих, — прищурился он на солнце.
— Если муж плохо охотится и не может прокормить семью, жена ищет себе другого мужчину. Когда же жена не ловит рыбу, не выращивает в огородике овощи и не ходит с собаками в лес добывать мелкую дичь, то муж, с точки зрения пираха, имеет полное право ее бросить.
Особенно если та перестала быть молоденькой и сексапильной.
Каждый имеет право делать то, что ему хочется, причем никакие стыд и вина не нависают над головами детей природы.
Даже маленьких детей тут не ругают и не стыдят. Им могут сообщить, что хватать угли из костра глупо, играющего на берегу ребенка придержат, чтобы тот не упал в нее, но бранить и воспитывать пираха не умеют.
Иногда это уважение к чужим правам принимает пугающие европейца формы. Если грудной младенец не берет материнскую грудь — значит, никто не будет кормить его насильно: ребенку виднее, почему он не ест. Вмешиваться не стоит.
Когда женщина, ушедшая к реке рожать, не может разрешиться и третьи сутки оглашает воплями лес — значит, она не хочет этого делать, а желает умереть. Незачем соваться туда и отговаривать ее от этого.
Разве что муж может пойти поговорить с ней — вдруг у него найдутся веские аргументы.
Пираха знают, что они, как и все живое — дети леса.
Вот есть обезьяны, есть ягуары, а есть пираха. Лес полон тайн… даже нет, лес — это вселенная, лишенная законов, логики и упорядоченности.
И большую часть того, что там, в лесу, происходит, они не могут увидеть, как крокодил, сидя в реке, не может видеть, что булькает в котелке, поставленном на огонь перед хижиной, лишь запах донесется до его ноздрей. Не больше.
В лесу, по верованию племени, обитает множество духов. Например, туда уходят все мертвые и ведут там загадочный образ жизни, который и не стоит пытаться понять. Лично меня поражает, насколько пираха — жители сельвы, опасаются ее.
Однажды там потерялся пожилой охотник, и племя нашло его на третий день буквально ополоумевшим от ужаса.
«Понятно, — говорили пираха, — лес посмеялся над охотником как следует».
Но страх пираха — это не страх европейца. Когда мы боимся, нам плохо.