шего чудный ларец, усыпанный бриллиантами, сойдя с кресла, обнял и расцеловал в морщинистые щеки, сдавив лапами так, что японец утробно запищал.

Церемония затягивалась, но Анупряк–оглы не выказывал признаков усталости, был так же багроволик, весел и подвижен, как вначале. Он хорошо представлял, сколько сейчас устремлено на него завистливых, ненавидящих взглядов, и это его бодрило. Единственный, кто слегка подпортил ему праздничное настроение, был как раз мэр Москвы, фальшивый раввин Губельман. Вручая ключи от города (нанизанная на золотое кольцо связка каменных ис- туканчиков, изящные копии всех американских президентов, включая Фреда Неустрашимого, кстати, дорогая вещь: один из прежних триумфаторов, сенегалец Махмуд, продал свои ключи на аукционе Сотби за два миллиона долларов, правда туземных, буро–малиновых, имеющих хождение лишь на территории России), льстиво улыбаясь, мерзавец проткнул ему ладонь острым носиком одного из болванчиков, и сделал это нарочно, Анупряк–оглы это понял по темному пламени, блеснувшему в очах старого прохиндея. Губельман поспешно принес извинения, участливо спросил: «Надеюсь, не больно, господин триумфатор?» — «Ничего, терпимо. — Анупряк слизнул капельку черной крови с ладони. — Бывает намного больнее. Скоро сам убедишься, Губа». Фарисей захихикал, показывая, что оценил слова Анупряка как добрую солдатскую шутку.

Анупряк–оглы поклялся себе, что, когда придет час расплаты, припомнит ему наглую выходку.

До конца церемонии было недалеко. Остались на подходе лишь две депутации: от лиги сексуальных меньшинств и от партии «Молодая Россия», созданной недавно по прямому распоряжению Центра координации в Стокгольме. Косвенно Анупряк–оглы принимал в этом участие, отбирая и рекрутируя в новую партию молодых недоумков из богатых туземных семей с подведомственных ему резерваций. Политическая программа партии определялась простым доходчивым лозунгом: «Все старье на свалку — и сжечь!» Каждый из членов партии носил в ладанке на груди портреты вож- дей–теоретиков: Новомирской и Немцовича. Кто такой

Немцович, генерал не знал (видно, из немецких переселенцев, управляющих Зауральской республикой), а Калерию видел по телевизору, где она читала воскресные проповеди о непротивлении злу насилием. Кроме того, она непременно участвовала в публичных казнях фашистов и скинов (те же члены «Молодой России», но в чем–либо провинившиеся). За древностью лет тучную старуху обыкновенно четверо дюжих миротворцев поднимали на носилках на помост, где она оживала и ловко недрогнувшей рукой снимала скальп с очередного, трепещущего, накачанного препаратами вольнодумца, никогда не давая осечки и дико хохоча.

Депутация лиги сексуальных меньшинств — гомики, педофилы и трупоеды — подарила ему изумительной красоты двухметровый фаллос с золотым набалдашником, — его с трудом несли на худеньких плечах три очаровательные лесбиянки–нубийки. Необычный дар вызвал оживление и звучные почмокивания на гостевой трибуне, где на пестрых коврах, наряженная в римские тоги, расположилась городская знать. Анупряк–оглы вторично спустился с возвышения и, капнув из пузырька кислотой, проверил подлинность золота. Невесть откуда подскочил Зашибалов. Забормотал восторженно: «Сильная вещь, Ануприй–джан! Ох, сильная вещь»… Генерал пихнул его локтем: «Опомнись, Зина, люди смотрят… После примерим».

Депутация «Молодой России» приблизилась под конвоем парней из СД. Обычная мера предосторожности, когда речь шла о туземцах. В последние годы совершенно излишняя, применяемая скорее по инерции. Покоренные руссия- не давно не представляли никакой опасности. Полицейское сопровождение, если подумать, выглядело даже нелепо, как если бы стадо овечек вели под прицелом плазменных автоматов. Хотя Анупряк–оглы, прибывший в Россию еще с первым миротворческим контингентом, помнил иные времена. Поначалу руссияне пытались бузотерить. Выходили на несанкционированные митинги, организовывали маевки, посылали вздорные коллективные послания во все инстанции, вплоть до Евросовета, выклянчивали зарплату, пенсии, но бывали и случаи вандализма. Однажды какой- то обкуренный негодяй пальнул из игрушечного гранатомета и разбил два стекла в американском посольстве. Расстрелянный на месте, в агонии он еще долго выкрикивал: «Янки гоу хоум, янки гоу хоум!» Смех и грех, конечно. Но особенно в ту пору досаждали законным властям бритоголовые, искусственно выращенные в подготовительный период для запугивания обывателей, но потом каким–то образом бесконтрольно расплодившиеся. Именно молодому полковнику Анупряку–оглы поручили решить эту проблему, и он справился с заданием блестяще. В анналах контрразведки СД операция осталась под кодовым названием «Ночная лилия». Неделя понадобилась Анупряку на раскрутку акции и всего одна ночь на реализацию. Еще с вечера бурлили все городские дискотеки, отравляя воздух дымом анаши, рыскали в переулках стайки ошалевших подростков, отлавливая припозднившихся прохожих, а уже наутро Анупряк–оглы послал в штаб лаконичное донесение: «С заразой покончено. Город чист». Правда, еще несколько дней с полной нагрузкой работали мусороуборочные бригады, очищая улицы и подворотни от липких человеческих останков, и строители в ускоренном темпе (запах невыносимый) бетонировали места бывших скоплений молодняка и возводили там игровые павильоны всемирной компании «Четыре туза». За эту операцию Анупряк–оглы получил орден «Герой демократии первой ступени».

И все же на то, чтобы окончательно искоренить в туземцах дрожжевой бродильный элемент, ушло не меньше пяти лет. Объяснялась столь долгая затяжка устойчивостью исторической памяти в коллективном сознании руссиян, на генном уровне хранивших представление о себе как о великом народе. Современная наука справилась с этой иллюзией, хотя пришлось применять комплекс дорогостоящих мер, от тотальной промывки мозгов по методике, удачно опробированной во всех странах Европы, до вживления индивидуальных микрочипов «стабилизации интеллекта» целым социальным прослойкам, выказывавшим те или иные пассионарные признаки.

Депутация «Молодой России» состояла из трех белокурых юношей приятного педерастического вида и пяти длинноногих красавиц с лунными очами, в которых сияло очарование беззаветной готовности. Явно отбирал их кто–то, хорошо знающий вкусы генерала, тяготеющего к гиперсексуальности. Все молодые партийцы были наряжены в белоснежные балахоны, головы убраны венками из незабудок (символ покорности в любви), и у всех на груди одинаковые таблички с надписью: «Навеки твой раб, о великий триумфатор!»

Анупряк–оглы окинул туземцев рассеянным взглядом, благосклонно нахмурил брови и уже готов был повернуться спиной, дать знак, чтобы подавали носилки: пора следовать на праздничное пиршество в Кремль; но в последнюю секунду его внимание привлек синеглазый юноша, шагнувший вперед, держа на вытянутых руках что–то вроде хрустального магического шара. Подарок, но какой?

— Что это у тебя, раб? — небрежно поинтересовался генерал.

Молодой руссиянин склонился в глубоком поклоне, подставляя шею для усекновения (поза примиренности).

— Дар волхвов, государь. Через него познается судьба.

Голос у раба чувствительный, наполненный искренним благоговением. Ишь ты, государь, подумал Анупряк–оглы. Выходит, и дикаря можно обучить культурным манерам.

— Дай–ка поглядеть поближе.

Руссиянин затрепетал, но не совершил роковой ошибки, не переступил запретную черту.