таким образом, контролирующих все финансовые потоки земного шара. Прославленные меченосцы расположились в разных точках кабинета, образуя тайный знак власти, а сам Фред Неустрашимый пошел к нему навстречу, поднял с колен, по–братски обнял и облобызал и лишь затем произнес положенную по протоколу священную фразу: «Веруешь ли ты в общечеловеческие ценности, сын мой?» Анупряк–оглы, борясь с неожиданным и странным желанием укусить президента за нос, взволнованно ответил: «О да, господин мой, верую и повинуюсь». — «Готов ли предоставить великому братству свою жизнь и кошелек?» — «Всегда и везде, отныне, и присно, и вовеки веков», — отчеканил Анупряк–оглы заученную формулу.

Фред Неустрашимый собственноручно вручил наградной знак — золотого паука, запутавшегося в паутине, вытканной из изумрудных нитей, — и на том аудиенция закончилась. Но с этой минуты, об этом написали все газеты, Анупряк–оглы официально вошел в круг претендентов, каждый из которых при благоприятных обстоятельствах мог рассчитывать…

Понятно, как после этого события активизировались его многочисленные враги. Последняя их кознь, как доносил лазутчик, заключалась в том, что они ухитрились запустить в Интернет якобы копию заключения о результатах медицинского освидетельствования будущего — ха–ха–ха! — всемирного президента, где черным по белому было написано, что при ежемесячной проверке высших чиновников на лояльность у него был случайно обнаружен обезьяний хвост. Прилагалась и фотография хвоста — короткого, с затейливой завитушкой, — по которой, естественно, невозможно было определить, кому он принадлежит. Тем убедительнее, по замыслу негодяев, должна была подействовать информация.

Ничего особенного, конечно, гримасы черного пиара, но все–таки неприятно.

На ковре возле рабынь примостился старый приятель генерала, мэр Раздольска Зашибалов. Пожилой сатир развлекался тем, что пощипывал пухлых блондинок за разные укромные места, отвлекая их от работы, а у одной, расшалившись, сорвал с лобка пучок кудрявых волосков, отчего рабыня завизжала дурным голосом. Генерала раздражало легкомыслие Зашибалова, но он терпел, зная, что игрун не угомонится, пока не распалит себя до предела. Отчасти ему сочувствовал. Увы, детские забавы — это все, на что способен бедолага. Генерал наслаждался любимым лакомством, сосал черносливину, потом разгрызал вместе с косточкой ядреными зубами — и проглатывал. Его личный медик, итальянец синьор Паколо уверял, что ничего нет лучше для нормального стула, чем перетолченный таким образом чернослив.

Одна из рабынь неосторожно прихватила кожу на лодыжке и, почувствовав боль, Анупряк–оглы резко пнул ее ступней в грудь. Женщина опрокинулась на ковер и потянула за собой Зашибалова, захрюкавшего от удовольствия.

— Оставь их, наконец, в покое, Зиновий, — не выдержал генерал, выпрямился и спустил ноги с ложа. Запахнул парчовый халат.

— Пошли прочь, мандовошки! — рыкнул он на рабынь, и те с такой быстротой исчезли, что показалось, ушли сквозь стену. Генерал перебрался за низкий ореховый столик, накрытый для угощения. Туда же переполз Зиновий Германович, все еще перевозбужденный, посиневший, как мертвяк.

— Напрасно ты так, Ануприй–джан, — с укором сказал он. — Сбил с волны. В кои–то веки… Я ведь чувствовал, чувствовал, вот–вот и получится. Уже был почти наготове.

— Будет тебе, Зина, — скривился генерал. — Сколько раз тебе так казалось, а толку?.. Пиколу надо слушать, виагру с водкой пить, а ты не слушаешься. Ты никого не слушаешься, Зиновий. У тебя скверный характер. Вешать пора.

— От виагры у меня изжога, — пожаловался мэр. — Если пить. А от инъекций — судороги. Тупик. Но я надежды не теряю. Есть и другие средства.

Анупряк–оглы догадывался, о чем речь, но ему надоело без конца обсуждать личные проблемы Зиновия, на которых тот особенно зациклился после того, как остался не у дел. На месте города Раздольска, где Зашибалов был мэром, торчали одни головешки. Плацдарм подготовлен для гуманитарной акции затопления, операцию они провели блестяще, без потерь и кровопролития (несколько тысяч упертых руссиян, отказавшихся переселяться в соседние резервации, усыпили «Циклоном-802», потом безболезненно сожгли вместе с домами, при этом уложились в начальную благотворительную смету), теперь Зашибалов ожидал нового назначения и, разумеется, рассчитывал на протекцию влиятельного друга–триумфатора, но вел себя совершенно по–дурацки.

Генерал налил обоим по стакану малинового пунша, заправленного вытяжкой из пятимесячных человеческих эмбрионов. Драгоценное снадобье, доступное лишь миротворческой элите, по мнению ученых продлевающее жизнь до бесконечности. Возможно, преувеличение, но думать об этом приятно.

— Сегодня улетаешь, Зина, — напомнил Анупряк- оглы. — Может быть, поговорим немного о делах, а не только о твоей эрекции, хотя, поверь, это тоже очень важная для меня тема. Ведь мы компаньоны.

Зиновий посмотрел удивленно. Улыбнулся наивной улыбкой, делающей его похожим на легендарного реформатора Гайдара, чем он чрезвычайно гордился.

— О чем говорить, Ануприй? Я ведь только в Париж и обратно. К триумфу вернусь. Что может случиться за такое короткое время? Или ты что–то знаешь, чего я не знаю?

— Ничего серьезного, — успокоил генерал. — Датчики отмечают повышенную биологическую активность руссиян, скорее всего, это связано, как обычно, с сезонными мутациями… Но все же кое–что меня беспокоит. Зина, мы не должны расслабляться, если хотим осуществить наш план.

Зашибалов, отхлебнув пунша, важно кивнул. Их план, многократно обсужденный во всех деталях, действительно требовал неусыпного внимания, ибо его реализация зависела от множества нюансов, иногда трудноуловимых. В Париже он должен был получить от некоего высокопоставленного чиновника гарантии, что его утвердят членом большого совета корпорации «Всепланетного капитала». Это наконец- то открыло бы перед ним путь в кресло московского мэра, которое пятый срок подряд занимал поддельный раввин