Шрифт:
Под утро Тициан вставал и просил меня выйти с ним в город. Мы шли по пробуждающемуся Тифлису, напевая — оба были безголосые: „Мы — два веселых подмастерья — идем, обнявшись, поутру…“. Сначала мы шли к базару смотреть удивительный тифлисский натюрморт; весь в зелени базар, среди зелени рдеющие помидоры, красная редиска, фиолетовые баклажаны, желто-зеленый перец; эти горы были окроплены водой, на них капли сверкали и переливались, как бриллианты. Шел, нарастая, шум и гомон просыпающегося базара. Тут же мы заходили в какую-нибудь лавочку, садились на бочонки; к нам часто присоединялись и другие забредшие сюда поэты, артисты. Кормили в этих лавчонках изумительно, и лучше всего было хаши. Чаще других мы заставали там Гогла Леонидзе, который с аппетитом ел хаши. Он знал все места, где хорошо готовят хаши, и мы шли по его стопам…»
В мае 1925 года Тициан Табидзе написал «Мухамбази, которое не поется». «Мухамбази» — традиционная песенная форма, широко употребляемая в грузинской поэзии; мухамбази писали многие поэты прошлого, в числе их — Григол Орбелиани, поэт-романтик середины прошлого века.
Тициан стилизации не любил; просто он историчен:
Из Ортачалы плыл Орбелиани С уловом рыбы в легком челноке, Зурна звенела в утреннем тумане, Как будто бы подъем в татарском стане Пронзительно трубили вдалеке… И зурначами встрепанное утро Уже грузилось в сливах на ослов, В корзинах, отливая перламутром Росы коджорских утренних лесов…«Мухамбази, которое не поется» пронизано ощущением духовной гармонии. Поэт — участник мирного состязания: в смелости, вольности, выразительности метафор, в поэтической заразительности… Тициан Табидзе вступает в спор с певцом, воплотившим в своих песнях кавказский Восток, с Арутином Саят-Нова. Поэт истинно народный, Саят-Нова писал о сердцах, одержимых любовью, дерзкие, пестротканые песни, бьющие эмоцией через край:
Кто я, знать хочешь, мне докучая? На наши песни взял все права я. Я — Арутин, Саят-Нова я! Пою — и песни гремят громами…Правда, в переводе К. Липскерова эти строки Саят-Нова звучат несколько напряженно. В натуре песни Саят-Нова — как рыжие вольные воды Куры, бегущие по каменистому ложу. Такими видятся песни его Тициану:
Саят-Нова словами поутру Трясет за косы сонную Куру… Там песнь его вовсю Каро горланит: «Где прогремят стихи Саят-Нова, Там гром гремит и клонится трава!»Поет рыбак на заре… Или — вставший на рассвете мастеровой. Это все происходит в историческом, старом Тбилиси. Ортачала — зеленая окраина города, рай фруктовых садов, а Коджоры — село над городом. В стихотворении, как на речном обрыве, видны в разрезе исторические пласты: от старинных — времен персидских нашествий, турецких и татарских набегов, через восемнадцатый, осевший последним большим пожаром и песнями век, через девятнадцатый (Григол Орбелиани) в сегодня. Поэтическая пластика городского пейзажа; его живописные, почти бытовые детали, подчеркивающие необычайность и свежесть лирических описаний — будь то «зурначами встрепанное утро» или горы над городом, ущельями зевающие спросонок. Они рядом: Грузия Григола Орбелиани, которая так выразительно и волнующе отливает перламутром росы и горланит песни, как будто трясет за рыжие косы Куру, и сегодняшний дивный город:
И вот опять проснулся мой Тбилиси, Спросонья потянулись цепи гор. Ущельями зевнув, поднялись выси И вызывают сердце на простор… С зарей еще прекрасней храм Кашвети. В такое точно время, на рассвете, Орбелиани плыл в родные дали, Туда, где тамаду уже давно Рога, вином наполненные, ждали И подносили с криками вино: «А ну-ка, парень, пей до дна смелее!» Я — Тициан. Пусть знают, как я пью… Но я в стихах во много раз сильнее: Не только гром гремит под песнь мою — Она под шум кладбищенской травы Рассыплет в щепы гроб Саят-Новы. Перевод Л. МальцеваЭто — литературный эксперимент. Тициан вообще-то далек от мысли уподобиться народному певцу.
Лет десять спустя, когда проблема народности будет повсеместно в литературе выдвинута на первый план и слава народных певцов («ашугов», «акынов», «сказителей») будет вознесена буквально на недосягаемую высоту, Тициан сочтет необходимым уточнить свое отношение к этой области поэтического творчества (в статье «Саят-Нова», 1935): «Лично я против того, чтобы канонизировать жанр ашугов в грузинской литературе, — скажет он, — против тенденции, которая когда-то намечалась в театре и литературе. Я также против того, чтобы низвести поэзию ашугов до поэзии карачохелов и кинто. Надо определить ее первичное русло и найти ей литературное оправдание».
Народный певец Саят-Нова для Тициана — «серьезная историческая и литературоведческая проблема».
Вернемся назад на два года, потому что новый этап в творчестве Тициана Табидзе открылся в 1923 году — одой «Тбилиси».
Это — зрелость поэта.
«Тбилиси» — образец высокого лиризма. Издавна волнующая поэта тема — трагическая история Грузии — предстает здесь свободной от символистской условности; здесь легенда — память народа о собственном прошлом — конкретна и зрима; этого не нарушают ни страстность метафор, ни их неистовый гиперболизм:
О землю посохом ударил Горгасал [14] , И город мой восстал на горе и на муки. Он голосами павших лиру мою звал, Бесчисленных крестов протягивая руки… В Куру потоками стекала кровь с полей, Врагом растоптанных и кровью напоенных; Катились наземь купола твоих церквей В те дни с плеч каменных, как головы казненных. Меч Саакадзе на врагов за взмахом взмах Тогда обрушивал разящие удары; И, как снопы на окровавленных токах, Детей расплющивали досками татары… Перевод Л. Мальцева14
Горгасал (Горгаслан; буквально: «волколев») — прозвище царя Вахтанга I, который, по преданию, основал в V в. Тбилиси. Согласно одной из легенд, царь однажды во время охоты ранил сокола, и сокол упал в горячее серное озеро (тбили — значит «теплый»). Впоследствии Тбилиси подвергался многочисленным кровавым и опустошительным нашествиям врагов: монголов, персов, турок.