Через пару минут прибежал назад с новенькими, еще в упаковке, ошейником и поводком.

Но ни милиционеров, ни Тарзана на месте не оказалось. Текла по тротуару спешащая от автовокзала к железнодорожному вокзалу и обратно толпа, на площади в очередь подъезжали "маршрутки". Над железнодорожным вокзалом электронное табло высвечивало время.

"Ёшкин кот! Как сквозь землю провалились!" — и Костя трусцой побежал вдоль остановки, потом свернул к вокзалу. Заглядывал во все уголки, обежал вокзал кругом, даже за заснеженные кусты заглянул. Пропали, — да и только!

"Обманули, гады! Ишь, будто бы не захотели штрафовать, — пожалели… И как я сразу-то не догадался?".

Костя остановился и с тоской стал оглядывать набитую народом и машинами привокзальную площадь.

* * *

Тверская губерния. 1860 год

…К полудню село будто вымерло. Барин и барыня слышали, что в селе идет коровий мор: мрут и коровы, и овцы, и прочая живность. Говорят, даже собаки сбесились, и их, кто поумней, запер с глаз подальше.

День был пасмурный, сумеречный. Шла вторая неделя октября, и дождик, то усиливаясь, то сходя на нет, превратил эти недели в сплошные тягостные сумерки.

Староста накануне приходил, докладывал, глядя в сторону:

— Вы, Егорий Тимофеич, не бойтесь, вам ничего не сделают. А только завтра чтобы света в доме не зажигали. Ни в свечах, ни в печи.

— Вот как? — насмешливо спросил Григорий Тимофеич и позвал жену:

— Аглаша! Иди-ка послушай, что староста говорит. Нам крестьяне завтра велят весь день в темноте и холоде сидеть.

Староста смял шапку, тяжело и длинно вздохнул.

— Не серчайте, Егорий Тимофеич — а только обычай такой. Коровью смерть гнать народ собрался. А это дело строгое.

— А попа? — спросила Аглаша, появляясь в дверях в фиолетовом платье, очень шедшем к её розовому личику. — Попа звали?

Староста исподлобья взглянул на неё.

— Поп тут не при чём. Поп уже с крёстным ходом ходил, кадил и молитвы пел, — толку мало. Да он наши обычаи знает, — сам из крестьян.

— И что же это за обычаи? — почти игриво спросила Аглаша.

Староста промолчал, ожесточенно мял шапку и глядел в угол.

Григорий Тимофеич обернулся к Аглаше:

— Пошли Малашку к попу, сделай милость. Может, хоть он нам что объяснит.

— Не объяснит! — вдруг резко и строго сказал староста. Смутился и сбавил голос: — Не объяснит, потому как сам от греха уехамши. В Вёдрово, к тёще. Будто бы тёще его нездоровится. Он сегодня поутру и уехал.

Григорий Тимофеич молча, всё более и более удивляясь и сердясь, смотрел на старосту.

— Демьян Макарыч! — наконец сказал строго. — Вы сюда пришли шутки шутить?

— Нет-с, и в мыслях не было! — староста, наконец, поднял глаза. Глаза были чистыми, искренними.

— Так что ж такое завтра будет, что нам нельзя свету зажечь?

— А живой огонь будет, — сказал вдруг староста. Покряхтел, поняв, что сказал лишнее, но все же не отступился: — Живой огонь будут добывать. Чтоб, значит, этим огнём коровью смерть и убить.

Григорий Тимофеевич побарабанил пальцами по столу.

— Послушай, Демьян, — сказал почти ласково. — Ты ведь знаешь, что волки у нас завелись?

— Ну, — не очень уверенно подтвердил староста.

— Знаешь, что одного волка недавно мой Петька подстрелил?

— Ну, знаю.

— А видел этого волка?

— Видать не видал, но люди говорят — матёрый.

— Во-от, — наставительским тоном проговорил барин. — Матёрый. Да такой матёрый, я тебе скажу, — сам бы не увидел — не поверил, что такие бывают. Полторы сажени от кончика хвоста до носа!

— Ну да? — удивился староста.

— Я сам с Петькой измерял. Не волк, а просто чудовище какое-то.

Он помолчал. Молчал и староста, угрюмо пялясь в пол.

— Так ты что, забыл, когда ваша "коровья смерть" началась?

— Не забыл, — не очень уверенно ответил староста.

— Да вот как дожди зарядили, — так и началась! Помнишь, в Вёдрово двух коров волки задрали?

— Помню.

— Вот то-то и оно! — сказал Григорий Тимофеевич. — Волки это, Демьян. Бешеная стая, которая к нам невесть откуда забрела. Они и начали скот драть.

— Дак… — промямлил староста.

— "Дак"! — подхватил, почти передразнивая, барин. — Волки это, говорю, а не какой-нибудь леший!