— Нет, ребята, нам тут делать больше нечего. Собирайтесь, завтра рано утром тронемся в дорогу, — сказал Мурад.

— Как? Они тебя избили, а мы, как трусы, не отомстим? — возмутился Качаз.

— Мурад прав, — слабым голосом произнес Мушег, — не надо ввязываться в новую историю. А если говорить об обиде, то это мелочь по сравнению с тем, что мы пережили.

На следующий день, купив на базаре ослика и посадив на него Мушега, они вышли из города и двинулись по направлению к железной дороге.

Сейчас они шагали через плодородные земли Анатолы — Сивасского и Кайсерийского вилайетов, в городах и селах которых до 1915 года жило много армян. Турки истребили все население, но они не смогли уничтожить многочисленные памятники, свидетельствующие о трудолюбии армян и высокой их культуре. На труднодостигаемых вершинах гор возвышались здания величественных монастырей, архитектура и стиль которых были свойственны только армянскому зодчеству. Проходя мимо опустошенных армянских деревень, ребята видели большие, красивые каменные здания, в которых когда-то учились армянские дети. Они часто заходили в эти деревни. Пустыня. Ни следа жизни. Все разграблено, разрушено… Побродив немного среди этих развалин, ребята опять выходили на дорогу и с гневом в сердце шли дальше.

Лето подходило к концу. На полях колыхались налитые зерном пшеница, ячмень. А ближе к деревням, по обеим сторонам дороги, нескончаемой вереницей тянулись сады, огороды, бахчи. Всего было много, благодатная земля давала обильный урожай, но сами труженики ходили в лохмотьях, полуголодные: все эти огромные просторы принадлежали беям и кулакам. В турецких селах, куда иногда заходили ребята, совсем не осталось молодых мужчин, их взяли в армию, и все приходилось делать женщинам или старикам. Рабочих рук не хватало, и крестьяне охотно предлагали работу. Иногда ребята по нескольку дней задерживались в больших селах, помогая убирать урожай.

Работая на полях рядом с крестьянами-турками, они близко видели жизнь деревни. Не раз они бывали свидетелями приезда в деревню чиновников, которые в сопровождении жандармов собирали налоги. Чиновники забирали у крестьян все, а при сопротивлении еще и избивали их.

Мурад постепенно начал смотреть на мир другими глазами. Оказывается, турки тоже не одинаково живут. Взять этих бедных крестьян, — разве чиновники и жандармы относятся к ним лучше, чем к армянам?

— Смотри, Ашот, жандармы с этими крестьянами поступают не лучше, чем с нами: последнее отбирают. Я сейчас вспомнил, как они отбирали ваших овец, помнишь? — спросил как-то Мурад.

— Конечно, помню. Только своих они не убивают, — ответил Ашот.

— Хочешь, чтобы убивали всех? Тогда некому было бы работать, — вставил Качаз.

— А по-моему, окажи крестьяне сопротивление, жандармы убили бы и их, — сказал Мурад.

Мушег совсем уже поправился. Он теперь не ехал на ослике, а бодро шагал со всеми. Иногда, идя рядом с Мурадом, он вспоминал те счастливые времена, когда они учились в школе и жили, окруженные любовью и лаской. И однажды Мушег спросил:

— Скажи, Мурад, ты видел, как погибли мои мать и сестра Астхиг?

— Нет, не видел.

— Это правда?

— Истинная правда. Я видел твою сестру за несколько дней до Дерсима, после того как мать Апета легла на дороге и не захотела подняться. Когда мы остановились на ночлег, Астхиг разыскала нас, села рядом и утешала как могла. Ты ведь знаешь, какое у нее было сердце!

— Мне ли не знать! — вздохнул Мушег.

— Она очень сокрушалась, что ты пропал, но верила, что найдешься.

— Вот я нашелся, а ее нет.

— Может быть, она где-нибудь тоже думает о тебе. А вот нашей Аместуи нет, нет и бабушки. Я сам видел, как у нее хлынула кровь из раны, и, знаешь, до сих пор не могу себе простить, что не подошел тогда к ней, не облегчил ее последние минуты…

— Ты же не виноват: сестру хотел спасти.

— Нет, струсил я в ту ночь. Мне бы переплыть обратно, может, она еще была жива; может, я и брата нашел бы. Если Нубар даже остался жив и его взяли курды, он все забудет, станет курдом и я его больше не найду…

Погруженные в свои воспоминания, оба они замолчали.

Как-то вечером устроили привал. Лежа на душистой траве, ребята тихонько пели.

— Вот сейчас бы твои серебряные часы, Смпад! Мы узнали бы, сколько времени, — пошутил Качаз.

— Что часы? Часы — ерунда! Если останусь жив и доберусь до Стамбула, куплю не одни часы.

— Интересно бы знать, как ты это сделаешь? Наверное, у твоего отца там лавка осталась? — не отставал от Смпада Качаз.

— Заработаю!

— Значит, ты собираешься стать богачом? — спросил Ашот.