Вся деревня провожала их. Но только добрая попадья, подбежав к Качазу с заплаканными глазами, сунула ему какой-то сверток, остальные были неподвижны, как окаменелые. Мурад отыскал взглядом Марту. Она стояла на крыше, передником вытирая глаза. На один миг их взгляды встретились, Марта махнула ему рукой и что-то крикнула, но Мурад ничего не смог разобрать. Он еще долго вспоминал ее искаженное горем лицо и слышал ее крик.

Сивас — центр вилайета — большой город с узкими, кривыми улицами, застроенный двухэтажными домами с решетчатыми окнами. Вдоль улиц течет узкий арык с мутной, грязной водой. Знойно и пыльно. Повсюду арбузные корки, гнилые фрукты, отбросы, тучи мух.

С раннего утра слышен скрип двухколесных арб, запряженных быками, крики ослов, многоголосый гул. В пестрых платьях и серых чадрах снуют женщины, плетутся старики в поношенной солдатской одежде и красных фесках с черной бахромой. У многих фески обмотаны грязными тряпками в виде чалмы, в знак благочестия. Это окрестные крестьяне везут в город кислое молоко, фрукты, хворост, уголь.

В центре города обширная базарная площадь и большая мечеть в мавританском стиле, с высоким минаретом и широкими гранитными ступенями, ведущими к красивым, вырезанным из кости дверям мечети. Около мечети, поджав под себя ноги, сидят дервиши в грязных одеяниях, в высоких, остроконечных войлочных шапках. Раскачиваясь, они что-то бормочут себе под нос и перебирают длинные четки из косточек маслин. Чуть подальше нищие выставили напоказ покрытые язвами, изуродованные части тела.

Таким увидели ребята город Сивас.

Они уже не боялись попадаться на глаза жандармам. В ту пору в городах Турции таких, как они, беспризорников было много, и почему бы им не сойти за турецких мальчиков из Эрзерума, — ведь могли же их родители быть турками, и, наконец, шла война, и сколько сирот скиталось из города в город! Это пришло ребятам в голову после того, как они встретили на больших дорогах много таких же бездомных, но те были турки и их никто не трогал.

А дорог ребятам пришлось пройти много. Когда жандармы привели их в город и заперли в сарай во дворе полицейского участка, Смпад приуныл, другим тоже казалось, что пришел конец. Только учитель держался внешне спокойно. Он все ходил по холодному сараю и приятным грудным голосом пел старинные армянские песни. А иногда, присаживаясь к ребятам, сидящим вокруг дымящей железной печи, которую они топили той же сырой соломой, на которой спали, учитель рассказывал о героическом прошлом армянского народа, о творчестве средневековых ашугов, цитировал на память большие отрывки из их произведений. Сако был задумчив, всячески заботился о нем; что-то трогательное было в его любви к отцу.

Через несколько дней после их приезда, ночью, пришли жандармы и вывели учителя и его сына во двор.

Перед тем как выйти из сарая, Сако нагнулся к Мураду и прошептал:

— Это, кажется, конец. Слушай и запоминай: там, на чердаке мельницы, спрятаны наши рукописи; если останешься в живых, достань их оттуда и передай нашим. Прощай.

Ребята расплакались, как маленькие. Учитель поднял на них свои большие, задумчивые глаза.

— Вот это лишнее, — сказал он мягко. — Не ожидал я от вас, думал, что вы достойные дети мужественных борцов, которые никогда не боялись смерти. Неужели ошибся? Мужайтесь, дети мои, держите выше головы, не показывайте врагам свою слабость!

Несмотря на окрики жандармов, учитель не спеша обнимал каждого из ребят. Мурад не мог смотреть ему в глаза, когда учитель обнял его за плечи и, чуть улыбаясь, сказал:

— На тебя, мой мальчик, надеюсь больше всех. Руководи ребятами, научи их легче переносить невзгоды жизни.

Ребята бросились к щелям сарая. Ночь была лунная, светлая, и все было видно. Учителя и его сына поставили к забору, против сарая.

Раздались выстрелы. Сако закрыл отца своим телом и упал, а учитель стоял с гордо поднятой головой и бесстрашно смотрел палачам в глаза.

Смотреть больше не было сил, и ребята отбежали от щели. Забившись в угол сарая, они, дрожа, прислушивались к каждому шороху — не идут ли за ними? Но никто не приходил.

Настало утро. Бледные, не глядя друг на друга, лежали они молча, ожидая своей участи.

Днем их вывели из сарая и в сопровождении жандарма отправили на строительство шоссейной дороги. Сначала они жили в палатках и с раннего утра до позднего вечера долбили молотком щебень, таскали песок. На первых порах после пережитого страха их новое положение показалось им очень хорошим, и они работали с усердием, боясь, как бы их не отправили обратно, но тяжелая, изнурительная работа, скудное питание — хлеб и вода — заставили каждого призадуматься: а что же дальше?

— А что, если мы двинемся в путь-дорогу, подальше от этих мест? — предложил как-то вечером Качаз.

— Тебе нигде не сидится, — возразил Смпад. — Куда мы двинемся? Если к грекам податься, они нас не примут, побоятся; здесь хоть хлеб дают и прятаться ни от кого не нужно.

Через некоторое время ребятам пришлось вернуться к этому разговору.

Узнав, что Мурад грамотный, десятник взял его к себе для ведения своих несложных книг. Этим мальчик избавился от изнурительной работы и даже изредка получал дополнительный паек. Однажды Мурад, нагнувшись над бумагами и подсчитывая расход хлеба и продуктов, невольно подслушал разговор за перегородкой.