Город лежал в развалинах. Не скоро еще шпили Альтдорфа взмоют к небесам в прежнем величии; под разбитыми крышами чернели угли, на месте домов зияли рваные дыры. Умелые зодчие по необходимости и по доброй воле, конечно же, залатают их, крыши и стены всего лишь камень, но эти раны выдают истинное страдание Альтдорфа. Дело было не в кирпичах и не в штукатурке, дело было в детях, которым суждено расти сиротами, в женах, на коленях рыдающих над могилами, не в силах думать о том, как жить дальше, в матерях, размышляющих, хватит ли у них любви, силы, надежды, чтобы встречать каждый наступающий день. Дело было в людях.

Феликс Манн шел по разрушенным улицам, вслушиваясь в звенящий над городом рассветный хор.

Это был его дом. Это был его народ.

И не важно, что несколько дней назад он готов был бросить этих людей на произвол судьбы. За эти дни он стал частью великого города и вскоре должен будет покинуть его, чтобы никогда не вернуться. Тяжелая потеря. Выбравшись из вампирской палатки с железным кольцом в кулаке, он впервые обрел чувство сопричастности, а теперь поворачивался ко всему этому спиной.

Он поднял взгляд на окна своего дома. Нет, туда он не мог пойти. Вот в чем была трудность. Все изменилось. Он не мог пойти домой. Вор безотчетно еще крепче стиснул кольцо фон Карштайна, вдавливая его в ладонь. Неужели эта безделица действительно поддерживала жизнь вампира?

На улицах, конечно, болтали о чуде. Святость верховного теогониста и милость Зигмара, говорили горожане, наконец-то покончили с чудовищем. Они всегда были склонны гораздо охотнее верить в нелепое, чем принимать мирское.

И это нравилось Феликсу в людях.

Чем больше ложь, тем радостнее они заключают ее в объятия. Люди уже говорили о Вильгельме Третьем с благоговением, приберегаемым обычно для святых или мучеников. Феликс был уверен, что старик наверняка заслужил это; гибель явилась как бы завершающим штрихом его деятельности. И удивительно, Феликс ни капельки не завидовал священнику. Народу Альтдорфа были нужны герои, и, магия там или нет, жрец был достоин этого звания.

Он зашагал прочь от своего дома. Он знал, куда идти: к собору Зигмара. Сегодня утром ему казалось, что все дороги ведут туда. Многолюдность улиц угнетала не меньше, чем их прежняя пустота. Даже самые маленькие переулки бурлили жизнью.

Феликс, протискиваясь между людьми, оглядывался на ходу. Всеобщее облегчение было очевидно. Вокруг разговаривали. Смеялись. Несколько дней назад мысль о том, что смех вновь зазвенит над Кайзерплац, была просто невообразимой. Но люди хохотали. Они выжили. Приспособились. И находили радость даже в мелочах.

И все же пройдет еще немало времени, прежде чем восстановится жизнь, хотя бы отдаленно напоминающая нормальную.

Действительно, пусть сам Влад и погиб, как и больше половины его проклятых вампиров, потери альтдорфцев были так тяжелы, что остатки вражеского войска отступили, не опасаясь преследования. Трудно было наблюдать за бегством неприятеля, но кидаться вдогонку в их положении было бы равносильно самоубийству. Так что герои Альтдорфа лишь высыпали на стены, освистывая спасающуюся от света нечисть.

Феликс шел медленно, совершенно не торопясь оказаться там, куда он направлялся. Он еще скажет свое тихое «прощай» — потом, после помпезного официального ритуала похорон. Сейчас его интересует практическая сторона дела. Надо получить с причетника плату, а потом отправиться на север, в Рейкспорт, и сесть на корабль. Он поразмыслил, трудно ли будет исчезнуть, и решил, что наверняка нет. Вор знал, что именно нужно соврать людям, чтобы они приняли его за кого-нибудь другого; в конце концов, он врал всю свою жизнь. Он будет скучать по городу и по своему дому, но и то и другое — всего лишь камни, которые можно воздвигнуть где угодно. Пора призадуматься о совершенно другой жизни: например, ученого. Феликс представил себя, запертого в пыльных библиотеках, стареющего в окружении еще более старых книг.

Кроме того, он все-таки вор, а в поговорке «Раз укравший — навеки вор», честно говоря, есть смысл.

Не важно, кем он назовется, — сердцем он понимал, что так и останется Феликсом Манном, вором, пускай у него и не будет возможности купаться в лучах славы благодаря величайшей работе в своей карьере. Ладно, он унесет эту тайну с собой в могилу.

За два последние дня это были вторые похороны, на которые он приходил, хотя и совсем не похожие на вчерашнюю тайную «церемонию» в стенах собора, куда он, в сущности, не был приглашен, — погребение тела фон Карштайна. Любопытство привело Феликса на крышу, откуда было хорошо видно кладбище. Могилу чудовищу вырыли в святой земле, предназначенной Вильгельму, — последнее средство защиты от воскресения твари. Верховного теогониста положат сверху.

Причетник обезглавил труп фон Карштайна, выскреб из черепа серое вещество и мягкие ткани на сожжение, а сам череп закопал в безымянной могиле — с белой розой во рту и зубчиками чеснока в глазницах.

На похоронах вампира присутствовали лишь четверо: Манн, причетник, Людвиг претендент и, наконец, Рейнард Гримм, новый капитан альтдорфской гвардии. Тело положили ничком, руки связали за спиной проволокой, коленные чашечки раздробили, а черное сердце фон Карштайна вырезали из его груди и сожгли вместе с мозгом. Он уже не вернется. Никогда.