— Из твоих слов ясно, что было действительно два лица, но если присутствию Брандта имеются какие–нибудь объяснения, то присутствию второго лица никаких.

— Мы даже не знаем, кто это был, — добавил Зенин. — Для меня ясно только то, что он пришел позднее Брандта: его след целиком затирает след Брандта. В том же месте перед верандой, где множество следов, его следы опять более ясны, чем следы Брандта. Неизвестный стоял в течение некоторого времени перед верандой, — после чего вошел в дом.

— Ты полагаешь, что он все–таки вошел?

— Несомненно. Кто бы иначе оставил эти следы в комнате девочки?

— Да, это загадка, с которой не справится Зорин, — убежденно заметил Орловский. — Ну, а что же будет с Брандтом? Удастся ли ему выпутаться?

Зенин пожал плечами:

— Если Зорин не одумается, то нам придется выступить на его защиту. Вообще я сделаю завтра обстоятельный доклад Кноппу и уголовный розыск начнет свое собственное расследование.

В узкую тесную тюремную камеру заглянул косой луч солнца и осветил голые стены с убогой обстановкой, состоящей из жалкой кровати, стола и табурета. На последнем, уронив голову на сложенные на столе руки, сидел Брандт. Вся его фигура выражала крайнюю утомленность и апатию. Он так устал от всего пережитого, так у него изболелась душа, что сейчас ему больше всего хотелось бы «забыться и уснуть». Но как отделаться от мыслей, как заглушить неумолчно раздающийся в ушах истерический плач?

Ах, бедная моя мама! Как тяжело и физически трудно было оторвать от себя ее судорожно вцепившиеся руки, как страшно было оставлять ее в таком состоянии совершенно одну, с ее больным сердцем. Хорошо еще, что пристав оказался сердечным человеком и разрешил позвать хозяйку, дать ей указания хоть примитивного ухода за больной, — обещал немедленно отправить телеграмму отчиму и послал городового за врачом.

Какую страшную ночь провела, вероятно, бедная больная и успел ли уже приехать отчим? Какой удар для него! Что сделает он, связанный службой, с больной, убитой горем мамой и как перенесет трагическую смерть Рины?

Боже, Боже!

И каким образом я оказался припутанным к этому делу? Неужели их убили вскоре после моего ухода?

А Рина была такая веселая, по–старому сердечная и любящая. Мог ли я предположить, что вижусь с ней в последний раз?

Спасибо, родная сестрица, за твою помощь: хоть без денег не осталась моя бедная мама.

Скорее бы вызывал следователь, — выяснилось бы это недоразумение, и я мог бы вернуться домой. Я так сейчас нужен матери, отчиму, а быть может и Милочке, о которой мне ничего не сказали, хотя я так плохо все слышал, что и сейчас не могу отдать себе точного отчета во всем случившемся.

Тяжело вздохнул, встал и заметался опять по камере.

Четыре шага до двери и четыре обратно до окна.

— Зверь в клетке, — вырвался у него негромкий возглас. Сейчас же тихо поднялся дверной глазок.

Брандт нервно вздрогнул. Это вечное наблюдение может свести с ума. Я не могу ни пошевельнуться, ни вздохнуть, ни кашлянуть, чтобы в крошечном дверном отверстии не появился любопытный зрачок.

Нет, зверь в клетке счастливее, он свободен рычать, рыть когтями песок, потрясать прутья своей клетки, а я… Скорей бы вызывал этот следователь! Что он, забыл, что ли, о моем существовании? Ведь не считает же он, на самом деле, меня убийцей!.. Или хочет истомить сидением и неизвестностью, чтобы играть мною, как кошка мышью?

О нет, г. следователь! Можете держать меня здесь сколько угодно, — вам не сломить и не запугать меня! Я силен сознанием моей правоты и невинности, а вам придется ответить за превышение власти.

Брандт гордо выпрямился, провел рукой по вспотевшему лбу и оглянул камеру, как будто первый раз ее видел.

Снова старая боль защемила его сердце. Голые стены и решетка на окне точно сжали, связали его движения и отняли свет и воздух. Опять надвинулись было безволие и тоска. Но нет, он не поддастся им вторично.

Подошел к кровати, лег на нее, закрыл глаза и усилием воли заставил себя успокоиться. И только было благодетельный сон начал смежать его усталые веки, как в коридоре раздались громкие голоса и топот ног.

Через минуту щелкнул замок, заскрипел засов и на пороге появился надзиратель с сообщением, что его вызывают к следователю и со стереотипными тюремным добавлением — скорей, скорей!

Формальный заход в контору, — и он за воротами тюрьмы. Жадно, глубоко дышит.

Через минуту — он опять в клетке тюремной кареты, но на этот раз он благословляет ее, — она избавляет его от позорного дефилирования по знакомым улицам Москвы с вооруженной стражей по бокам.